Читать книгу "Мужские откровения - Юрий Грымов"

В любом случае мне больше нравятся движение вперед, поиск, выдумка, творчество. И, если мы будем больше думать о будущем, возможно, изменится и наше настоящее.

Ушел фантазировать.

Х.Х. Хроники худрука

За кулисами

Кулисы – это как шлюз на космической станции. Космонавты-артисты вплывают в него перед выходом в открытый космос – на сцену. Именно здесь совершается переход из одного состояния в другое. Нервное возбуждение, торжественное ожидание, напряжение, – это состояние между двумя жизнями: твоей собственной и твоего героя. Это состояние междупутья: если повезет, в последнюю секунду все напряжение спадет, ты проживешь следующие два часа в «открытом космосе» и вернешься героем; нет – твой кислород может закончиться неожиданно быстро, и тогда – проблема.

Здесь, за кулисами, артисты проживают, возможно, самые содержательные, самые наполненные минуты своей сценической жизни, – минуты перед выходом к зрителю, минуты, когда еще не прожиты и не пережиты мысли и чувства их героев, когда они все, целиком – в тебе, когда, как кажется, возможно все. Если бы мы могли помнить наши ощущения перед моментом собственного рождения – думаю, это были бы очень близкие ощущения.

Это состояние настоящей невесомости. И именно в этой невесомости совершается вся магия театра. Здесь, за кулисами, враги становятся друзьями, потому что всем им сейчас выходить в открытый космос – на сцену – и жить там. А выжить на сцене одному очень трудно.

Здесь отступают проблемы, которые мучают тебя в обычной жизни, потому что твоя жизнь остается там, позади. Она, конечно, никуда не денется, она подождет тебя, пока ты не вернешься на свою «космическую станцию». Но здесь, перед кулисами, она смиренно отходит в сторонку.

Каждый артист встречается со своим «космосом» – сценой – по-разному. Ритуал у каждого свой: прикоснуться к подмосткам, прижаться щекой к занавесу, посидеть у края сцены. И я не знаю ни одного человека сцены, который воспринимал бы кулисы как техническое пространство. Многие артисты, особенно старшего поколения, привыкли к тому, что если есть «за кулисами» – то, значит, обязательно должны быть «сепаратные переговоры», тайны, секреты. Да, таинственное нечто, происходящее за кулисами театра, принято скрывать от посторонних глаз, но вовсе не потому, что это – стыдно. Это просто очень личное.

Это пространство преображения, трансформации. Я своими глазами видел, как хорошие, большие артисты перед выходом на сцену менялись в комплекции и росте. Они как будто растворялись в сумраке, а вместо них появлялись, проявлялись, как на фотобумаге, новые лица, личности. В такие моменты меня не оставляет ощущение, что я присутствую при родах.

И, может быть, правильно, что эта магия скрыта от глаз зрителей. Потому что пережить мгновения за кулисами, как и невесомость, нужно только самому. Нельзя рассказать – как это: стоять в тени театрального занавеса за минуту до выхода на сцену. Как нельзя рассказать о том, что происходит внутри человека, который, к примеру, стоит в церкви. О чем он думает, что переживает, о чем молится и молится ли вообще – это все сокрыто от посторонних глаз. И со стороны это не выглядит никак, просто человек стоит в церкви. То же самое и здесь.

И идея развернуть театральную сцену кулисами к зрителю, изменить привычный ракурс, поставить эту «избушку» «к лесу задом, ко мне передом» – она, несмотря на кажущуюся простоту и очевидность, до сих пор не реализована в полной мере, во-первых, потому что это задача невероятной сложности (это все равно что научить человека видеть руками, наощупь), а во-вторых, потому что, возможно, это не позволяет сделать сама природа театра. Я человек, не чуждый мистики, и в данном случае я подозреваю, что театр просто устроен таким образом, что какие-то его законы нарушить невозможно.

Как невозможно нарушить законы космоса.

Почему жив русский театр?

Самое удивительное для меня в нынешнем театре – то, что он вообще сохранился, каким-то непостижимым образом. Мало того: значение театра в России возросло. Это очень вдохновляет. Я далек от того, чтобы говорить – мол, в современном российском театре все прекрасно. Но уже не редкость, когда какая-то постановка в региональном театре вызывает общероссийский резонанс, о ней говорят, спорят, она заставляет людей думать – это уже хорошо. Кто-то, конечно, получает такой резонанс через скандал, переходит черту, срывается. Но причина резонанса в таких случаях все равно в интересе публики к театру, а не к скандалу. Если бы людям был неинтересен театр, никакой скандал на сцене не вызвал бы серьезного отклика. В целом же театр живет, и это здорово. Кому сказать спасибо за то, что российский театр жив? В первую очередь энтузиастам, которые вместе с театром пережили и переживают порой очень непростые времена. Государству, которое поддерживает современный театр.

Недавно, будучи в Париже, я решил сходить в театр. Выбрал очень приличную постановку, с хорошими артистами и прессой – четыре с половиной звезды. Неожиданно легко купил билет. Тридцать евро. В Москве средняя цена билета выше. И попасть на хороший спектакль не так-то просто.

Пришел я на Монмартр. Обычный парижский театр – хороший, уютный, небольшой, с историей. Попутно замечу: большие драматические театры у нас – это тоже советское наследие: только в СССР строили театры-храмы. Этот факт тоже оказал влияние на формирование отношения к театру в обществе. Во всем мире только оперные театры могут похвастаться большими, помпезными, вызывающими восхищение зданиями, а в России это обычное дело даже для областного театра драмы.

Так вот. Что меня поразило в том парижском театре: среди собравшейся там публики я был самый молодой. Заметно выделялся своим юным возрастом. Впрочем, тот же самый опыт был у меня и в других европейских странах. В Европе в театры ходит публика в диапазоне 60+. В такие моменты я всегда возвращаюсь к своим ощущениям от встречи со зрителем, который приходит на мой спектакль «Цветы для Элджернона» в московском РАМТе. Это в большинстве молодые люди. Разумеется, в Европе существует экспериментальный, молодежный театр, с теми же непременными скандалами, но он находится где-то в стороне от общего течения. В основном же это – серьезный разговор с очень взрослым зрителем.

Мы сумели сохранить связь с гораздо большей аудиторией. Предполагаю, тут срабатывает единственное правило: люди идут только туда, где им интересно и где они слышат и видят что-то важное для себя. Есть еще одна отличительная черта в нынешнем российском театре. Она не относится к каким-то «основополагающим принципам», она просто есть – простая и немного трогательная. Весь русский театр, который исторически зародился в провинции, говорит со зрителем в основном на «московском наречии». Этот невольный акцент – это ни плохо ни хорошо; просто так сложилось. Калуга, Кострома, Воронеж – стиль узнаваем везде.

Однако обратите внимание: сегодня публика, ищущая для себя чего-то важного, идет не только в театр, она идет на многочисленные выставки и в музеи современного искусства. Почему так? Почему во всех крупных городах мира есть музеи современного искусства? Почему люди приходят, платят деньги за билеты и смотрят на странные работы странных авторов? Мне кажется, эти две сферы – современное искусство и театр – сейчас находятся на стадии столкновения. Не катастрофического, но концептуального. От этого контакта может произойти взаимное оплодотворение, должно родиться какое-то новое звучание, новый язык, которым заговорит новый театр.