Читать книгу "Оно - Стивен Кинг"

— Молчи. — Она чувствует себя очень уверенно, обретя новое знание, но при этом понимает, что устала. Устала, и у нее все болит. Внутренняя и задняя поверхность бедер липкие, и она думает, причина в том, что Бен действительно кончил, а может, это ее кровь. — Все будет очень даже хорошо.

— Т-т-ты у-у-у-уверена?

— Да, — говорит Беверли и обеими руками обнимает его за шею, ощущая влажные от пота волосы. — Можешь поспорить.

— Э-э-э-это… Э-э-э-это…

— Тс-с-с…

С ним не так, как с Беном; тоже страсть, но другая. Быть с Биллом — это самое лучшее завершение из всех возможных. Он добрый, нежный и почти что спокойный. Она чувствует его пыл, но пыл этот умеренный и сдерживается тревогой за нее, возможно, потому, что только Билл и она сама осознают значимость этого действа, как и то, что о нем нельзя говорить ни кому-то еще, ни даже между собой.

В конце она удивлена неожиданным подъемом и успевает подумать: «Ох! Это произойдет снова, я не знаю, выдержу ли…»

Но мысли эти сметает абсолютной сладостью действа, и она едва слышала его шепот: «Я люблю тебя, Бев, я люблю тебя, я всегда буду любить тебя», — он повторяет и повторяет эти слова без заикания. На миг она прижимает его к себе, и они замирают, его гладкая щека касается ее щеки.

Он выходит из нее, ничего не сказав, и какое-то время она проводит одна, одеваясь, медленно одеваясь, ощущая тупую пульсирующую боль, которую они, будучи мальчишками, прочувствовать не могли, ощущая сладкую истому и облегчение от того, что все закончилось. Внизу пустота, и хотя она радуется, что ее тело вновь принадлежит только ей, пустота вызывает странную тоску, которую она так и не может выразить… разве что думает о безлистных деревьях под зимним небом, деревьях с голыми ветками, деревьях, ожидающих черных птиц, которые рассядутся на них, как священники, чтобы засвидетельствовать кончину снега.

Она находит своих друзей, поискав в темноте их руки.

Какое-то время все молчат, а когда слышится голос, Беверли не удивляется тому, что принадлежит он Эдди.

— Я думаю, когда мы повернули направо два поворота назад, нам следовало повернуть налево. Господи, я это знал, но так вспотел и нервничал…

— Ты всю жизнь нервничаешь, Эдс, — говорит Ричи. Голос такой довольный. И в нем никаких панических ноток.

— Мы и в других местах поворачивали не в ту сторону, — продолжает Эдди, игнорируя его, — но это была самая серьезная ошибка. Если мы сможем вернуться туда, то потом все будет хорошо.

Они формируют неровную колонну, Эдди первый, за ним Беверли, ее рука на плече Эдди так же, как рука Майка — на ее плече. Идут вновь, на этот раз быстрее. Прежнее волнение Эдди бесследно улетучивается.

«Мы идем домой, — думает Беверли, и по телу пробегает дрожь облегчения и радости. — Домой, да. И все будет хорошо. Мы сделали то, за чем приходили, и теперь можем возвращаться назад уже обычными детьми. И это тоже будет хорошо».

Они идут сквозь темноту, и Беверли осознает, что шум бегущей воды все ближе.

Глава 23 Исход

1

Дерри — 9:00–10:00

В десять минут десятого скорость ветра над Дерри в среднем составляла пятьдесят пять миль в час с порывами до семидесяти. Анемометр в здании суда зафиксировал один порыв в восемьдесят одну милю, после чего стрелка свалилась на ноль. Ветер вырвал установленный на крыше вращающийся датчик и забросил в залитый дождем сумрак дня. Как и кораблик Джорджа Денбро, его больше никто не видел. К девяти тридцати то, что в департаменте водоснабжения считали совершенно невозможным — могли бы в этом поклясться, — стало не только возможным, но и почти неизбежным: центр Дерри могло затопить впервые с августа 1958 года. Тогда многие старые дренажные трубы оказались забитыми или разрушились во время неожиданно сильной грозы. Без четверти десять мужчины с суровыми лицами съезжались к обеим сторонам Канала на легковушках и в пикапах, безумно ревущий ветер пытался содрать с них непромокаемые куртки и дождевики. Впервые с октября 1957 года на бетонных берегах Канала начали укладывать мешки с песком. Арка, в которую уходил Канал, чтобы пройти под перекрестком, где сходились три улицы, заполнилась водой практически доверху. Здесь пройти по Главной улице, Канальной и у подножия холма Подъем-в-милю можно было только на своих двоих, и те, кто, расплескивая воду, спешил помочь в укладке мешков с песком, чувствовали, как гудят улицы от безумного потока проносящейся под ними воды. Примерно так же гудит и эстакада автомагистрали, если по ней проезжали мимо друг друга тяжелогруженые трейлеры, но здесь вибрация была постоянной, и люди радовались, что находятся в северной части центра города, достаточно далеко от этого мерного урчания, которое скорее чувствовалось, чем слышалось. Перекрывая шум дождя и воды в Канале, Гарольд Гарденер спросил Альфреда Зитнера, которому принадлежало «Риелторское агентство Зитнера», расположенное в западной части города, не провалятся ли улицы. Зитнер прокричал в ответ, что скорее замерзнет ад. Перед мысленным взором Гарольда на мгновение возникли Адольф Гитлер и Иуда Искариот, катающиеся на коньках, а потом он продолжил укладывать мешки с песком. Вода лишь на какие-то три дюйма не доходила до края бетонных стен Канала. В Пустоши Кендускиг уже вышел из берегов, и не вызывало сомнений, что к полудню там образуется огромное, неглубокое вонючее озеро, из которого будут торчать кроны деревьев и некоторых кустов, а вся остальная буйная растительность уйдет под воду. Мужчины продолжали работу, останавливаясь, лишь когда заканчивались мешки с песком… а потом, без десяти десять, их вогнал в ступор жуткий грохот. Позже Гарольд Гарденер сказал жене, что подумал, а не настал ли конец света. Но центр города не провалился сквозь землю — тогда не провалился. Зато рухнула Водонапорная башня. Только Эндрю Кин, внук Норберта Кина, своими глазами видел, как это произошло, но в то утро он выкурил очень уж много колумбийской красной и поначалу подумал, что у него глюки. Он бродил по залитым дождем улицам Дерри примерно с восьми утра, отправясь в путь чуть ли не в ту самую минуту, когда душа доктора Хейла поднималась в небо, где ее ждала большая семейная медицинская практика. Он вымок до нитки (сухим оставался только пакетик с двумя унциями марихуаны, который Эндрю держал под мышкой), но совершенно этого не чувствовал. Его глаза широко раскрылись. Он как раз добрался до Мемориального парка, граничащего с холмом, на котором высилась Водонапорная башня. И, если только он не ошибался, Водонапорная башня наклонилась, как та гребаная башня в Пизе, красующаяся на всех этих коробках с макаронами. «Вау!» — воскликнул Эндрю Кин, и его глаза раскрылись еще шире, будто изнутри их подпирали маленькие пружинки. И тут же послышался скрежет. У него на глазах наклон Водонапорной башни все увеличивался и увеличивался. Эндрю застыл как столб, мокрые джинсы прилипли к тощим ягодицам, мокрая головная повязка с узором пейсли роняла на глаза капли воды. Белые плитки отваливались со стены Водонапорной башни, обращенной к центру города… нет, не совсем отваливались… скорее отскакивали. Заметная трещина появилась примерно в двадцати футах над каменным основанием башни. Из трещины ударила вода, а плитки теперь уже не отскакивали — отлетали, и их уносило ветром. В Водонапорной башне что-то заскрежетало, и Эндрю увидел, как она движется, будто стрелка огромных часов, от двенадцати к часу или двум. Мешочек с травкой выпал из-под мышки и застрял в рубашке у ремня. Эндрю этого не замечал. Стоял как зачарованный. Из башни донеслись резкие звенящие звуки, будто одна за другой лопались струны самой большой в мире гитары. То рвались тросы, установленные внутри цилиндра, которые должным образом компенсировали напряжение, создаваемое давлением воды. Водонапорная башня начала клониться быстрее и быстрее, доски и балки ломались, щепки летели в воздух. «ГРЕ-Е-Е-БА-А-АНЫЙ НАСРАТЬ!» — прокричал Эндрю Кин, но его голос растворился в грохоте падения Водонапорной башни и реве одного с тремя четвертями миллионов галлонов, без малого восьми тысяч тонн воды, выливающихся из боковой трещины. Вода выплеснулась серой приливной волной, и, конечно, будь Эндрю с той стороны Водонапорной башни, куда покатила эта волна, он бы тут же отправился в мир иной. Но Бог благоволит пьяницам, маленьким детям и торчкам. Эндрю стоял в таком месте, откуда мог все видеть, но на него не попало ни капли вылившейся из башни воды. «ГРЕБАНЫЕ СПЕЦЭФФЕКТЫ! — прокричал Эндрю, когда волна понеслась по Мемориальному парку, как нож бульдозера, срезав солнечные часы, рядом с которыми частенько стоял мальчик — звали его Стэн-Супермен Урис — и наблюдал за птицами в отцовский бинокль. — СТИВЕНУ СПИЛБЕРГУ И НЕ СНИЛОСЬ!» Не устояла и каменная купальня для птиц. Какое-то мгновение Эндрю видел, как она переворачивалась, купальня на постаменте, постамент на купальне, а потом все исчезло. Клены и березы, которые отгораживали Мемориальный парк от Канзас-стрит, посшибало, как кегли в боулинге. Падая, деревья порвали все провода. Волна перехлестнула через улицу, начала расширятся, все больше напоминая воду, а не нож бульдозера, который срезал солнечные часы, купальню для птиц и деревья, но ей хватило энергии, чтобы сорвать с фундаментов десяток домов, которые стояли на другой стороне Канзас-стрит, и скинуть их в Пустошь. Они свалились туда с тошнотворной легкостью, в большинстве своем целыми. Эндрю Кин узнал один из них, принадлежавший семье Карла Массенсика. Мистер Массенсик преподавал ему в шестом классе, настоящий зверь. Когда дом переваливал через край склона и скользил вниз, Эндрю Кин осознал, что видит свечу, ярко горевшую в одном из окон, и на мгновение задался вопросом, а может, все это ему только чудится, если вы понимаете, о чем речь. Но тут же в Пустоши раздался взрыв и взметнулось желтое пламя, словно от лампы Коулмана[338]вспыхнула солярка, вытекающая из пробитого бака. Эндрю смотрел на дальнюю сторону Канзас-стрит, где всего лишь сорок секунд назад аккуратным рядком стояли дома представителей среднего класса. «Теперь они Исчезнувший город, и тебе лучше в это поверить, сладенький». На их месте остались десять подвалов, издали напоминавших бассейны. Последнюю мысль Эндрю хотел озвучить, но кричать больше не мог. Его кричалка, похоже, свое отработала. Диафрагма ослабела и стала бесполезной. Он услышал несколько сопровождаемых хрустом ударов, словно великан спускался по лестнице в сапогах с насыпанными в них крекерами. Это Водонапорная башня скатывалась с холма, гигантский белый цилиндр, выплескивающий из себя остатки воды, а концы толстых тросов, удерживавших ее на месте, метались из стороны в сторону и щелкали, как металлические хлысты, прорывали канавы в мягкой земле, которые тут же заполнялись дождевой водой. И на глазах Эндрю, который стоял, вдавив подбородок между ключиц, Водонапорная башня, уже в горизонтальном положении, длиной более ста двадцати пяти футов, взлетела в воздух. На мгновение застыла — сюрреалистический образ, какие, наверное, приходят в голову одетым в смирительные рубашки обитателям комнат с мягкими стенами, — с помятой, блестящей от дождя наружной стенкой, разбитыми стеклами, болтающимися оконными створками, мигалкой (все еще продолжающей мигать) на крыше, призванной предупреждать о препятствии низко летящие самолеты, а потом упала на улицу с рвущим барабанные перепонки грохотом. На Канзас-стрит хватало воды, вылившейся из Водонапорной башни, и теперь вся она текла к центру города с холма Подъем-в-милю. «Там тоже есть дома», — подумал Эндрю Кин, и внезапно колени у него подогнулись. Он тяжело плюхнулся на пятую точку, и брызги полетели во все стороны. Он смотрел на разбитый каменный фундамент, где всю его жизнь стояла Водонапорная башня. Смотрел и гадал, поверит ли ему кто-нибудь. Гадал, а поверит ли он себе.