Читать книгу "Жена поэта - Виктория Токарева"

Михалыч по секрету поделился с Мариной своими наблюдениями. Звучало это так: «Жид по веревочке бежит». – «Он умный и обеспечивает», – возразила Марина. А Михалыч был обычный и обеспечивал только зеленью, помидорами и огурцами. На мясо зарабатывала Марина.

Через две недели вернулись в Москву, набравшись солнца и витамина D.

Михалычу Израиль понравился, но жить там он бы не стал. Съездить на экскурсию можно, но жить… Бомбят, жара, дует хамсин – ветер с песком.

В Москве лучше. Четыре времени года. Зимой – на лыжах. Летом – просто пробежка среди зелени, среди деревьев и кустов. Растут себе и никакого капельного орошения.

Марина загорела. Стелила не темную простынь, а белую. Контраст. Белое тело на темном фоне и наоборот: темное на белом.

Михалычу это было все равно, какая разница? Главное – тело. Михалыч изучил тело Марины во всех подробностях. Знал все щели, изгибы и закоулочки.

В молодости этот медовый период заканчивается беременностью, а дальше мужчина и женщина переключаются на ребенка. Ребенок живет, выжирая жизнь родителей, особенно матери. Тут уже не до щелей и закоулочков.

А у Михалыча с Мариной медовой месяц сменялся следующим медовым, и никакого развития. Он уже знал: как она обнимет, что скажет, где вздохнет. Это был театр своего рода, и Михалыч смотрел один и тот же спектакль изо дня в день, из месяца в месяц. Зимой и летом. Приятно? Приятно, кто спорит…

Однажды во время пробежки Михалыч увидел за оградой парка свою дочь Аню. Она вела четырехлетнего Андрюшу в детский сад. Андрюша идти не хотел и орал во все горло. Аня волокла его за руку, ребенок упирался. Аня торопилась, ей некогда было уговаривать и успокаивать. Она стала бить Андрюшу по заднице со зверским лицом. Ее злоба высекала ответную злобу ребенка. Получился комок безобразия: мать лупила, ребенок орал, прохожие оборачивались.

Михалычу захотелось выбежать за ограду, взять Андрюшку на руки и отнести домой, к Зине. А Аня пусть идет на работу и ни о чем не беспокоится. Но впереди бежала Марина и оборачивалась. Куда он пойдет? Она обернется, а его нет. Испарился.

Михалыч побежал дальше, но настроение было испорчено.

Прошел месяц. Все было хорошо. И вдруг среди этого «хорошо» Михалыч ушел от Марины и вернулся домой.

Зина увидела мужа и спросила:

– Ты на время или насовсем?

– Не знаю, – хмуро сказал Михалыч.

– Есть будешь?

– Не знаю…

Зина налила или, как она говорила, насыпала тарелку борща с большим куском мяса. Мясо было розовым от свеклы.

Михалыч поел и ушел на свое прежнее место. Как собака. Лег и заснул. И даже во сне он ощущал глубокий покой, как будто укрылся покоем, как одеялом.

Наступила новая зима. Андрюшка подрос. В нем прорезался плохой характер. Надо бы наказывать, но жалко. Верещит, как заяц.

Зять устроился водителем в ритуальную службу. Зарабатывал немного, но хотя бы дома не сидел, не торчал перед глазами, как сорняк.

В личной жизни ничего не менялось. То же розовое трико, то же равнодушие к Михалычу и неравнодушие к золоту.

Михалыч на лыжную пробежку не ходил. Боялся встретить Марину. Она вела себя достойно. Не искала встречи. Гордая. А может, не велика потеря.

Видение – мулатка на белой простыне – посещало все чаще, не давало покоя. В конце концов Михалыч не выдержал и подкараулил Марину в парке. Она стояла перед ним в том же розовом лыжном костюме, скользком, как леденец. Хотелось лизнуть. Михалыч приблизился и проговорил, волнуясь:

– Здравствуй, Марина…

Она смотрела с непонятным выражением. Хотелось сказать: «Сделай лицо попроще», но он промолчал.

– На чай позовешь? – спросил Михалыч.

– Обойдешься, – ответила Марина.

– Ну почему?

– Мизерный ты человек, – четко сказала Марина и, оттолкнувшись палками, побежала по лыжной колее.

Михалыч остался стоять ни с чем.

«Мизерный» – а что это такое? Что-то неприятное, мелкое.

«Ну и хер с тобой», – обиделся Михалыч и пошел своей дорогой.

Досадно, конечно. Но что он мог сделать? Ничего.

* * *

В стране стояли тяжелые времена дефицита. Писателей прикрепили к близлежащим магазинам. Надо было подкармливать идеологию.

Мне достался магазин, стоящий довольно далеко и неудобно. Как правило, я ловила частника и раз в неделю ездила за заказом.

Меня обслуживали две продавщицы: носатая брюнетка и крашеная блондинка. Я догадывалась, что они обе фармазонки, но грешила больше на носатую. И ошиблась. Именно крашеная подсовывала мне товар второй и даже третьей свежести. Не отравишься, но удовольствия – нуль.

В этот раз я отправилась за заказом с твердым намерением восстановить справедливость. «Я не желаю поддерживать трудовым рублем недостойные элементы нашего общества». Я заготовила эту фразу и собралась ее произнести.

Выйдя на дорогу, я стала ловить машину: такси или частника – все равно.

Подъехала старенькая «Волга». В ней сидел крепкий мужик в ондатровой шапке и с ондатровыми лохматыми бровями. Это был Михалыч. По вечерам он подрабатывал, занимался частным извозом.

Я села в машину и назвала адрес магазина.

Машина тронулась. Легкий снежок налипал на ветровое стекло. Из приемника текла музыка Штрауса.

Михалыч поглядел в мою сторону.

– А вы симпатичная, – заметил он.

– Что есть, то есть, – согласилась я.

Я себе нравилась. Женщина вообще должна себе нравиться. Если она не нравится себе, то она не нравится и другим.

Михалыч был не в моем вкусе. Я предпочитала молодых и без живота. Но какая разница, кто меня везет.

Постепенно разговорились. Я сказала, что еду за писательским заказом.

– А вы кто по специальности? – спросил Михалыч.

– Писатель.

– А разве бабы-писатели бывают?

– Конечно, бывают. Они что, не люди?

– Такие симпатичные?

– Еще лучше. Поэтессы вообще красавицы.

– Интересно. А я думал, что писатели только старики, как Лев Толстой. А можно выучиться на писателя?

– Нет. С этим надо родиться. Талант – как деньги: или есть, или нет.

– А у вас есть?

– Воз и маленькая тележка. Иначе бы мне заказы не давали.

– Ага. А можно у вас получить консультацию? Задать вопрос?

– Задавайте.

– Что такое мизерный человек?

– Смотря в каком контексте.

– Контекст – это что такое?