Читать книгу "Норманны и Киевская Русь - Андрей Амальрик"

[Языковые заимствования]

В этом разделе своей работы А. А. Амальрик опирается в основном на данные В. Томсена. Как отметил Амальрик, вопрос о скандинавском языковом влиянии и заимствованиях из скандинавских языков в древнерусский еще ждет своего исследователя.

Это замечание А. А. Амальрика остается актуальным и в наше время. Фактически последней серьезной работой в этом направлении был выпуск словаря Фасмера в 1950 г. в Берлине, переизданного на русском языке под ред. О. Н. Трубачёва в 1964 г. Считается, что основной причиной заимствования чужих слов является отсутствие соответствующего понятия в языке их заимствующем (Скрипочка, Джагарян 2011).

Поэтому то, что относительно немногочисленные заимствования в древнерусский язык из скандинавских языков в основном относятся к морскому делу и администрированию, указывает на отсутствие соответствующих слов в славянском языке. Это, в свою очередь, говорит о состоянии данного дела у древних славян до появления варягов.

[Источники: ПВЛ]

Амальрик выделяет ПВЛ среди других источников. Он отмечает, что раньше Сказание о призвании служило основным из доказательств ортодоксального норманизма. Этот норманизм остался далеко в прошлом[252]. Термин «норманизм» современные историки вообще стараются не использовать. В основном в наши дни его используют только журналисты и историки-антинорманисты (Романчук 2013).

Амальрик прав в том, что современные ученые критически относятся и к Сказанию, и к хронологии ПВЛ.

Тем самым лишается силы один из основных тезисов современного антинорманизма, о том, что для их оппонентов именно Сказание является непреложным и главным аргументом.

Согласно Амальрику, вопрос доверия к сообщениям летописи заключается в ответе на вопрос: что могли знать и какими материалами могли пользоваться летописцы XI–XII вв. для IX–X вв.?

Вопрос этот далеко не праздный. Современные антинорманисты, чтобы вывести русь и варягов с побережья Балтийского моря, утверждают, что в географической части введения в ПВЛ содержится упоминание в качестве «земли агняньска» и «агнян» не Англии, а Ютландии. Это та Ютландия, из которой в V в. юты, саксы и англы выселились в Британию (Фомин 2009).

Предполагая столь высокую эрудицию автора ПВЛ в данном вопросе, антинорманисты противоречат сами себе, отказывая ему в знаниях там, где он говорит о скандинавской природе варягов и русов в IX в. и ставит русь в ряд скандинавских народов.

Амальрик последователен при анализе ПВЛ как исторического источника. Однако он ограничен схемой летописания Шахматова, которой детально следует, и его методом. Этот метод Шахматова, использованный при анализе ПВЛ, С. А. Бугославский называл «конъектуральным» (Бугославский 2006).

Для метода А. А. Шахматова вообще характерно основание одной гипотезы на другой, считающейся доказанной. После этого происходит выдвижение новых гипотез, основывающихся на предыдущих.

Здесь интересно привести мнение В. В. Мавродина о ПВЛ как историческом источнике и о методе А. А. Шахматова:

«…настал иной этап, когда историки так называемой “скептической школы” фактически упразднили древнее русское летописание, объявив все фантазией позднейших составителей…

Даже в тонкой, поистине ажурной ювелирной работе А. А. Шахматова и его ученика М. Д. Приселкова чувствуется непомерное, нездоровое, граничащее со снобизмом стремление во что бы то ни стало построить свою гипотезу и даже в том случае, если указание летописи не вызывает никаких сомнений в его достоверности.

Создается гипотеза, подчас заманчивая, всегда умело и остроумно аргументированная; делается вывод, на основании которого в свою очередь строится новая гипотеза; опять вывод, снова гипотеза, и так бесконечно вьется кружево исторического исследования, кропотливого, обстоятельного, свидетельствующего об огромной эрудиции и… неясных стремлениях автора» (Мавродин 1945: 66–67).

Схема древнерусского летописания, разработанная А. А. Шахматовым, получила широкое признание. Однако настораживает то, что последователи и ученики А. А. Шахматова, признавая ее значение в вопросах исследования древнерусского летописания, в то же время постоянно подчеркивают ее гипотетичность и вероятностный характер.

«Иными словами, как своеобразное дополнение к гипотезам в их текстологических построениях предлагались и догадки. Такими же догадками были в ряде случаев и атрибуции отдельных рассказов и источников – отнесение их к тому или иному автору-летописцу» (Лурье 1990: 188).

«В ситуации идеологизирующих властей, ожидавших от ученых утилитарно-воспитательных излияний, среди занимающихся Древней Русью были те, кто демонстрировали также чуждые науке чопорность и начетничество в трактовке гипотез Шахматова, т. е. восприятие предположений, основанных на скромных косвенных указаниях, не как положений, требующих дальнейших доказательств, но как прямо-таки аксиом» (Поппэ 2008: 76).

Шахматов считал, что «…рукой летописца управлял в большинстве случаев не высокий идеал далекого от жизни и мирской суеты благочестивого отшельника, умеющего дать правдивую оценку событиям, развертывающимся вокруг него, и лицам, руководящим этими событиями, – оценку религиозного мыслителя, чающего водворения Царства Божия в земной юдоли, – рукою летописца управляли политические страсти и мирские интересы; если летописец был монахом, то тем большую свободу давал он своей пристрастной оценке, когда она совпадала с интересами родной обители и печерского стада, ее населявшего» (Шахматов 2003: 537–538).

Эта точка зрения на работу древнерусского летописца была развита учеником А. А. Шахматова М. Д. Приселковым.

Другого взгляда на работу летописца придерживался В. В. Мавродин: «Нет никаких сомнений в том, что та редакция “Повести”, которой мы пользуемся, есть продукт литературного творчества и редакционной работы конца XI и начала XII в., но так же несомненно, что это творчество, это работа были основаны не на фантазии, не на патриотических увлечениях, хотя были элементы того и другого, не на невероятных каких-то “припоминаниях” о давно прошедших делах, а на совершенно точных документах (международные соглашения, записи при дворах князей и духовенства, законодательные акты, иностранные известия)» (Мавродин 1945: 222).

С В. В. Мавродиным был солидарен и И. П. Еремин: «Прожженный политик, хитрый дипломат, в руках которого история – послушный материал, из которого можно слепить что угодно, – таков летописец у М. Д. Приселкова… Действительный летописец, каким он рисуется нам на основе реально дошедшего до нас текста “Повести временных лет”, ничего общего с ним не имеет; он неизмеримо проще, он не так хитер, не так обуреваем “политическими страстями”, как в этом пытаются нас уверить; он, вопреки общепринятому мнению, гораздо ближе к пушкинскому Пимену; “не мудрствуя лукаво”, правдиво описывал он все, что знал, что считал необходимым рассказать…» (Еремин 1946: 38).