Читать книгу "Евпраксия - Александр Антонов"

— Да полно, сестрица, полно! Я люблю тебя! — Три выпитых Генрихом кубка уже давали себя знать. Он становился бесцеремонным. Склонившись к сестре, он поцеловал её, взял недопитый ею кубок, отхлебнул вина и поднёс к губам Адельгейды. — Пей, сестрица! Пей до дна!

Адельгейда не поняла, что с ней происходило. В груди у неё звенела музыка, на лице вспыхнул румянец, глаза засверкали. Она взяла кубок и осушила сто до дна.

— Браво, браво! — закричал граф Манфред.

В зале уже стоял невообразимый шум. Вино лилось рекой. Его пили обильно не только мужчины, но и женщины. У Адельгейды ещё мелькнуло просветление, она подумала: «Это же вакханалия».

Так и было. С плясками, с песнями все двинулись на второй этаж замка. Манфред взял под руку Адельгейду и тоже повёл её наверх. По пути он спел ей песенку, и она не взбунтовалась.

Меня он, чёрный, увлекает И с милой дамой разлучает. Хоть твёрдо не могу стоять, С тобой я должен танцевать!

На втором этаже замка Адельгейда увидела такой же просторный зал. Столов было меньше, за ними во всю длину стен тянулись просторные ложа. Аббатиса ещё пыталась понять, зачем эти ложа, но то, что она увидела через несколько минут, не укладывалось в её понимание о благочестии императорских вельмож. Едва вбежав в зал, они взялись сбрасывать с себя одежды, причём делали это одновременно и мужчины, и дамы. Раздевшись, они парами выходили на середину зала и под музыку, которая доносилась неведомо откуда, принялись не то танцевать, не то плясать, изгибаясь в самых непристойных позах.

— Господи, какой позор! — воскликнула Адельгейда, и, прикрыв глаза рукой, она попятилась к лестнице.

Но её остановил Генрих. Она была словно парализована и ничего не сказала брату. Он же попросил Манфреда:

— Помоги мне увести сестру вглубь залы. Там её феи!

Они подхватили Адельгейду под руки. Она почувствовала, что пол под ногами у неё исчез. Генрих с Манфредом побежали с нею через всю залу по коридору из обнажённых николаитов. Остановились они перед возвышением. Генрих трижды хлопнул в ладони. В задней стене распахнулись двери, и на возвышение выбежали девять обнажённых воспитанниц Кведлинбурга с золотыми поясками на талиях, распущенные концы которых прикрывали лоно Евы. На лицах девиц были улыбки, они чувствовали себя как рыбки в воде и дружно поклонились Адельгейде, очевидно зная, что увидят её здесь.

Аббатиса не помнила, что с нею произошло дальше. Она лишь почувствовала в груди ярость и гнев, повернулась к императору и вцепилась руками в его лицо.

— Злодей! Злодей! — неистово кричала она, а ногти её всё глубже впивались в щёки императора.

Генрих оторвал от себя руки Адельгейды, провёл ладонью по лицу. Она была в крови. Генрих усмехнулся. Он оттолкнул от себя сестру прямо в руки графу Манфреду, весело сказал:

— Знаю, граф, ты любишь девственниц. Возьми же её!

Манфред поклонился Генриху, легко подхватил Адельгейду на руки и понёс её к ближнему ложу, напевая песенку:

Учись плясать в моей стране, Твой плач иль смех приятен мне. И даже будь при соске ты, Тебе не избежать беды!

Вакханалия продолжалась. Воспитанницы Кведлинбурга разыгрывали на помосте карнавальную сценку «Как семь девиц за парня сватались». Кто-то ещё плясал, а многие пары уже тешились на ложах. И Манфред уложил Адельгейду на ложе, принялся снимать с неё монашеские одежды. Она сопротивлялась, кричала, но, когда увидела, что над нею склонился Генрих и помогает Манфреду раздевать её, разум её помутился. Всё, что происходило дальше, трудно поддаётся описанию, но правда должна торжествовать. В немецких хрониках той поры по этому поводу было сказано так: «Генрих продолжал развратничать и насильничать. Хронист Бруно особенно возмущается его поступком с собственной сестрой, упомянутой уже аббатисой женского Кведлинбургского монастыря Адельгейдой, которую он своими руками держал в то время, когда другой её насиловал».

На рассвете обнажённую Адельгейду слуги укрыли мантией и унесли неведомо куда. Никто из них не знал, что это сестра императора, аббатиса Кведлинбургского монастыря. Для слуг она была всего лишь вольной женщиной, хватившей чрезмерно удовольствий.

В монастыре в те дни, пока отсутствовала Адельгейда, было неспокойно. Через два дня после отъезда аббатисы поздним вечером вернулись три старшие воспитанницы: Катрин, Гертруда и Эльза. Они появились в своём покое закутанными в чёрные плащи, со спрятанными под капюшонами лицами. Привратник, проводив их в покой общего жития, заглянул потом к Евпраксии и предупредил её:

— Вернулись три блудные овцы. Матушке бы надо донести, да нет её.

— То верно. Да скоро приедет, — утешила привратника княжна.

Лишь только страж ворот ушёл, Евпраксия отправилась в покой к подругам. Они сидели на скамье у стены, тесно прижавшись друг к другу, не сняв плащей и не откинув капюшонов.

— Вот те на! — удивилась княжна. — Раздевайтесь, лебёдушки. Вы дома, и что там горевать о минувшем!

Однако в ответ не донеслось ни звука. И тогда княжна подошла к ним и решительно откинула с крайней из сидящих капюшон. В слабом свете сальника она увидела лицо, от вида которого в её груди разлился страх. Оно было синее, с распухшими губами, с чёрными отёками под глазами, на которые падали спутанные, грязные волосы. Княжна не узнала в этом жалком существе красавицу Катрин.

— Господи, да что с тобой? Что с вами?! — воскликнула Евпраксия.

И вновь ответом было молчание. И как ни старалась княжна добиться каких-либо слов от вернувшихся, ей это не удалось. В конце концов Евпраксия помогла им перебраться в постели, и, когда, как ей показалось, они уснули, она покинула их покой. Ей было над чем подумать. А от мысли о том, что и с ней могло глумиться подобное, если бы она вдруг уехала на ассамблеи, её отважное сердце забилось тревожно.

Был уже поздний час, когда Евпраксия легла спать. Но сон к ней не шёл. Думы сводились к одному: пришло время покинуть обитель, потому как возраст уже позволял ей вступить в супружество. И княжна решила, что, как только вернётся аббатиса, она распрощается с нею и вернётся в Штаден. Одно смущало Евпраксию: никто не мог ей сказать, когда вернётся аббатиса. Ведь где-то пропадали ещё девять воспитанниц, найдёт ли она их.

Утром, лишь только рассвело, княжну разбудила Милица и сказала, что вернулся из Гамбурга Родион и просит, чтобы она вышла к воротам.

— Он хмур, как осенняя туча, и мне ничего не сказал, — отчиталась Милица.

Наскоро одевшись, Евпраксия побежала к монастырским воротам. Там, в привратницкой, её ждал Родион. Он и впрямь был пасмурен.

— Здравствуй, княжна. Прости за раннюю тревогу.

— Полно виниться, Родиоша. Говори, что принёс.