Читать книгу "Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век 1914 - 1991 - Эрик Дж. Хобсбаум"

44% немецких рабочих оказались на улице. И что не менее существенно, даже во время периода оживления экономики после 1933 года среднее число безработных в 1930-е годы не стало ниже гб—17% в Великобритании и Швеции и ниже 2о % в остальных Скандинавских странах, Австрии и СШ^. Единственным государством Запада, преуспевшим в преодолении безработицы, была нацистская Германия в период между 1933 и 1938 годами. Иными словами, на памяти трудящихся еще не было экономической катастрофы такого масштаба, как эта.

Но еще более драматическим положение становилось оттого, что общественных резервов социального обеспечения, включая пособие по безработице, в то время или просто не существовало, как в СШ^, или, если сравнивать со стандартами конца двадцатого века, было явно недостаточно, особенно при длительной безработице. Вот почему социальная защищенность всегда являлась жизненно важной заботой рабочих, поскольку была спасением при потере работы, гарантировала защиту от болезней, несчастных случаев и страшной перспективы нищей старости. Вот почему рабочие мечтали видеть своих детей на скромно оплачиваемой, но надежной работе с твердой перспективой пенсии. Даже в Великобритании—стране, в наибольшей степени защищенной программами страхования от безработицы, перед началом Великой депрессии они охватывали менее 6о% рабочих—и то только благодаря тому, что Великобритания уже с 1920 года была вынуждена адаптироваться к массовой безработице. В других странах Европы число рабочих, претендовавших на пособия по безработице, варьировалось от нуля до примерно одной четверти от всего количества (за исключением Германии, где оно составляло более 40%) (Flora, 1983, Р- 4бг). Люди, даже привыкшие к периодам временной безработицы, были доведены до отчаяния, когда они нигде не могли найти работу, а их скудные сбережения и кредит в местной бакалейной лавке были исчерпаны.

Итак, становятся понятны колоссальные разрушительные последствия массовой безработицы для политики промышленно развитых стран, поскольку именно она явилась главным следствием Великой депрессии для основной массы населения. Какое дело было безработным до приводимых историками-

юб

«Эпоха катастроф»

экономистами доказательств того, что большая часть рабочей силы нации, которая не была безработной даже в самые худшие времена, действительно стала зажиточной, поскольку в период между мировыми войнами происходило снижение цен, а цены на продукты питания снижались быстрее, чем остальные, даже в самые тяжелые годы депрессии. С тех времен в памяти остались видения общественных кухонь, где готовился суп для безработных, и «голодные марши» из поселков, в которых не строили пароходы и не варили сталь. Озлобленные люди отправлялись в столицы, чтобы обвинить тех, кого они считали ответственными за свои беды. Политики также не могли не видеть, что в германской коммунистической партии (увеличивающейся почти столь же быстро, как и нацистская партия в годы депрессии, а в последние месяцы до прихода Гитлера к власти еще быстрее) 8$ % были безработными (Weber, I, р. 243)-

Неудивительно, что на безработицу смотрели как на тяжелую и, возможно, смертельную болезнь государства. «Перед войной,— писал автор передовицы в лондонской „rimes" в разгар Второй мировой войны,— безработица стала самой распространенной, самой коварной и разрушительной болезнью нашего поколения: это характерная социальная болезнь западной цивилизации» (Arndt, 1944, Р- 230). Никогда ранее за всю историю индустриализации не могла быть написана подобная фраза. Она больше говорит о послевоенной политике западных правительств, чем длительные архивные изыскания.

Как ни странно, чувство беды и растерянности, вызванное Великой депрессией, в большей степени ощущалось среди бизнесменов, экономистов и политиков, чем среди простого населения. Массовая безработица, обвал цен на сельскохозяйственную продукцию тяжело ударили па бедным гражданам, но они не сомневались, что имеются некие политические решения (слева или справа) для преодоления этих неожиданных напастей, насколько бедные люди могут вообще ожидать, что их скромные запросы будут удовлетворены. Именно отсутствие каких-либо перспектив в рамках старой либеральной экономики сделало положение политиков, принимающих решения, столь затруднительным. Чтобы преодолеть внезапные краткосрочные кризисы, они должны были, как они считали, разрушить фундамент процветающей мировой экономики. В период, когда мировая торговля за четыре года упала на 6о% (1929—193 ), государствам пришлось создавать все более высокие барьеры для защиты своих национальных рынков и валют от мировых экономических бурь, очень хорошо понимая, что это означает разрушение мировой системы многосторонней торговли, на которой, как они полагали, должно строиться мировое экономическое процветание. Краеугольный камень такой системы, так называемый «статус страны наибольшего благоприятствования», исчез из почти 6о% 510 торговых соглашений, подписанных между 1931 и 1939 годами, но даже там, где он остался, его рамки были ограничены Погружение в экономическую пропасть

(Snyder, 1940) *. Но когда же этому суждено было закончиться и имелся ли выход из порочного круга?

Ниже мы рассмотрим прямые политические последствия этого наиболее драматичного эпизода в истории капитализма. Однако о его самом важном долгосрочном последствии нужно упомянуть прямо сейчас. Если говорить коротко, Великая депрессия на полвека покончила с либерализмом в экономике. В 1931—1932 годах Великобритания, Канада, вся Скандинавия и США отказались от золотого стандарта, всегда считавшегося основой стабильных экономических расчетов, а к 1936 году к ним присоединились даже такие убежденные сторонники золотого стандарта, как бельгийцы и голландцы, и в конце концов даже французы**. Великобритания в 1931 году отказалась от свободной торговли, что почти символично, поскольку с i84O-x годов она являлась такой же основой британской экономики, как американская конституция является основой политической самобытности Соединенных Штатов. Отступление Великобритании от принципов свободы экономических операций в общемировой экономике подчеркивает общее стремление к национальному самосохранению в то время. Более конкретно: Великая депрессия заставила западные правительства"поставить социальные соображения над экономическими в своей государственной политике. Угроза в случае, если это не будет сделано,—подъем не только левых, но (как доказала Германия и некоторые другие страны) и правых радикалов—была слишком велика.

Итак, правительства в защите сельского хозяйства от иностранной конкуренции уже не ограничивались простым введением тарифов, хотя там, где они прежде делали это, теперь тарифные барьеры были подняты еще выше. Во времена депрессии они привыкли поддерживать сельское хозяйство с помощью гарантированных цен на сельхозпродукцию, скупая излишки или платя фермерам, чтобы они не производили продукцию, как это делали США после 1933 года. Истоки странных парадоксов «единой сельскохозяйственной политики» Европейского сообщества, из-за которой в к)70-х и igSo-x годах все более приходившие в упадок фермерские хозяйства угрожали разорить Сообщество через субсидии, на которые они имели право, берут свое начало в Великой депрессии.