Читать книгу "Лежу на полу, вся в крови - Йенни Йегерфельд"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Я включила компьютер и проверила папину почту, но ответа не было. Зато, как это ни смешно, в его входящих в «Фейсбуке» уже лежало новое сообщение от идиотки Дениз, в котором она, если вкратце, предлагала ему в пользование свои наверняка уже не единожды побывавшие в употреблении половые органы.
Я ответила:
Слушай, ты, манда-извращенка, как же ты меня достала! Уймись и отстань, все, хватит!
P. S. Значение слова «девчонка» — не достигший полового созревания РЕБЕНОК женского пола.
Потом я улеглась на кровать и уставилась на экран телефона, как будто надеялась наколдовать этим звонок Джастина, или мамы, или черта лысого, но это мне так и не удалось. Что было не очень-то странно, конечно. Мне никогда ничего особо не удавалось.
Дырка в голове
Наутро я проснулась с тяжелой головой и ощущением, что у меня температура. Как будто где-то в организме затаилась инфекция. Какое-то время я продолжала лежать в кровати, пытаясь ухватиться за обрывки сна, казавшиеся столь реальными, но они быстро рассеялись и исчезли, оставив только привкус тоски и покалывающее раздражение. Должно быть, во сне я придавила большой палец, потому что он болел и казался налитым кровью. Я поморгала, но все вокруг расплывалось, что-то клейкое застилало мне глаза. Может быть, начинающийся конъюнктивит, а может, просто вчерашняя косметика, растекшаяся от слез, выплаканных во сне. Я закрыла глаза.
И не стала их открывать, когда услышала, как папа заходит в комнату. Он присел на постель. Матрас был таким мягким, что я невольно подкатилась к краю кровати. Папа погладил меня по голове. Провел рукой по волосам, но пальцы его тут же запутались в слипшемся от лака колтуне. Заправил мне челку за ухо, как делал всегда, — обычно я это терпеть не могла. Меня страшно бесил опрятный вид, который мне придавала убранная за ухо челка.
— Майя моя маленькая.
Такой мягкий голос. Я пробормотала что-то, делая вид, что еще толком не проснулась, но вряд ли он на это купился.
— Пора вставать.
Я ждала, что он заговорит о вчерашнем, ждала хоть какого-нибудь извинения — впрочем, это я должна была извиняться — или хотя бы осторожного вопроса о том, что же произошло, но он ничего не сказал, просто продолжал гладить меня по голове. Тогда я спросила, по-прежнему не открывая глаз:
— Папа, тебе Яна звонила?
Он молчал. Долго. Слишком долго?
— Чего?
Вот оно. Это вот «Чего?», которым он всегда реагировал, когда сказанное мной ему не нравилось.
— Нет… А что, должна была?
Он перестал меня гладить, его ладонь покоилась у меня на лбу. Врет?
— Да нет, не знаю, просто… я подумала…
Он еще долго сидел в той же позе, и его рука на моем лбу становилась тяжелее с каждой минутой. Мы оба молчали. Я так и не открыла глаз, когда он спустя какое-то время поднялся и вышел из комнаты.
Я встала с кровати и первым делом проверила папину почту и его же «Фейсбук». Это уже походило на зависимость. Ни единого нового сообщения со вчерашнего дня. Даже Дениз хранила молчание.
После душа ощущение надвигающейся простуды немного отступило, и мне пришлось признать, что я, похоже, все-таки достаточно здорова для того, чтобы пойти в школу. Как это ни прискорбно. Я чувствовала себя страшной уродиной, полной изъянов, так что в выборе одежды пришлось прибегнуть к тяжелой артиллерии, дабы хоть как-то примириться с собой. Черные джинсы, такие узкие, что их можно было застегнуть только лежа на спине. Придется им пока побыть расстегнутыми. Черная майка, черная же куртка до талии с короткими рукавами и белые шелковые перчатки до локтя. От левой перчатки я отрезала большой палец, чтобы в нее поместилась повязка.
На приведение волос в порядок в то утро у меня ушло сорок минут. Поначалу я собиралась спрятать рану на лбу под челкой, которая все равно обычно закрывает половину лица, — чтобы избежать всевозможных бестактных вопросов. Вопросов от людей, которым — за исключением Энцо — все равно на меня наплевать и на которых — опять же за исключением Энцо — наплевать мне. Однако если за десять с лишним лет в школе я чему-то и научилась, так это тому, что чем больше ты пытаешься что-то скрыть, тем очевиднее оно становится. Кроме того, люди обычно считают, будто ты стыдишься того, что пытаешься скрыть, а я не собиралась давать Венделе и дебилу Ларсу повод сладострастно подрочить на мой воображаемый стыд. Так что вместо этого я зачесала волосы так, что они торчали дыбом, вылив на них добрую половину флакона разрушающего озоновый слой лака.
Папа появился в дверях ванной с чашкой кофе в руке, опять одетый в ту же чудовищную желтую рубашку. Я встретила в зеркале его взгляд. Он ничего не сказал, но я все равно почувствовала, что настроение изменилось — оставалось лишь надеяться, что он не вспоминает сейчас то, что вспоминаю я. Мои слова.
«Да заткнись ты, алкаш!»
Я покраснела от стыда.
Я не хотела просить его о помощи, но другого выхода не было.
— Не поможешь мне застегнуть джинсы?
Он поставил чашку с кофе на раковину и принялся за дело, однако застегнуть их было не так-то просто. Папе пришлось стать позади меня, как он делал, когда я была маленькая. В другое время я бы засмеялась, так это было непривычно. Он сказал:
— Втяни живот.
Я втянула живот, и ему в конце концов удалось продеть пуговицу в петлю. Он тут же отдернул руки, как будто я болела чем-то заразным. Я пробурчала: «Спасибо», — выудила из косметички карандаш для глаз и нарисовала им жирную черную линию, но карандаш дернулся и пошел вкривь. Ни слова ни говоря, я тихо вздохнула и потянулась за ватной палочкой. Папа сделал глоток кофе и вдруг спросил — предварительно попросив меня не обижаться, — обязательно ли мне краситься как проститутке.
С тем же успехом он мог дать мне пощечину.
Только не он, нет.
Шлюха в школе и теперь вот проститутка дома — нет, только не это. Это уже чересчур.
— Ну что ты, чего бы я вдруг на такое обиделась? — ответила я, будучи настолько ошеломленной, что в моем голосе даже не прозвучало злости. Придя в себя, я попросила его не обижаться и спросила, обязательно ли ему ходить в рубашке, в которой он смахивает на сутенера.
— Чего? — выдал он свое коронное выражение. — Тебе она не нравится?
Он опустил взгляд на рубашку и рассмеялся:
— Значит, на нее ты покушаться не будешь?
Он что, правда не услышал замечания про сутенера или просто сделал вид, что не слышал? Я ничего не ответила.
— И чем это она тебе так не нравится?
— Она… хм, как бы это сказать, чтобы ты понял? В ней есть какое-то исконное уродство, находящееся за пределами добра и зла.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Лежу на полу, вся в крови - Йенни Йегерфельд», после закрытия браузера.