Читать книгу "Анатомия скандала - Сара Воэн"

– …К тому моменту он выпил четырнадцать кружек светлого и бутылку водки!

– …А он оказался импотентом – как, впрочем, и его защита…

Я чувствую на себе взгляд Анджелы. Ее присутствие – бумаги, ноутбук, огромная сумка, брошенная напротив меня, – давит почти физически.

– Я всегда думаю, Анджела, – парирую я, ибо «моя ученая коллега» не знает жалости, и слабость ей показывать нельзя. Я отодвигаюсь от стола, желая выйти из помещения, пропахшего столовской едой, застывающей на тарелках, и очень душного – окна отчего-то наглухо закрыты, – чтобы приготовиться к следующей части процесса.

Иногда, размышляла я, собирая бумаги и проверяя, все ли нужные документы в наличии, присяжные недоумевают: зачем я так докапываюсь до истины? Как я могу с бесстрастным видом углубляться в самые мучительные эпизоды жизни женщины? Как могу рыться в деталях: куда именно он сунул пальцы, сколько пальцев он сунул, как надолго, где был его пенис, была ли у него уже эрекция к этому моменту, делая паузу, чтобы выжать максимум из душевных страданий свидетельницы, и продолжая: а что он сделал дальше?

– Где твое милосердие, «бальзам прекраснодушия»?[7] – в сердцах бросил мне Алистер, когда рухнул наш брак, просуществовавший полтора года, – следствие не только моей неспособности открыться мужу и хронической перегруженности на работе, но и маниакальной одержимости в спорах, стремления одержать победу любой ценой.

Когда-то мне казалось, что достаточно просто задавать вопросы, пока я не сломаю свидетельницу и не вытрясу из нее нужные признания. Чувства подсудимого меня не волнуют, но как можно делать такое с другой женщиной, заставляя ее рыдать от унижения? Я делаю это потому, что хочу докопаться до истины, а докопавшись, сделать все возможное, чтобы каждый насильник, убийца или любитель распускать руки получил срок. Гарантировать я ничего не могу: решать присяжным, но я делаю все, что в моих силах.

Как я выдерживаю многократное повторение и уточнение всяких красочных подробностей – от ртов и языков, которые заталкиваются в чужой рот без спросу, до пениса, вставляемого во все отверстия, ибо руки, мнущие груди, и даже проникновение в вагину – это самое мягкое из того, что я регулярно выслушиваю? Я выдерживаю это так же, как детективы, или судмедэксперты, или социальные работники. Я вырабатываю в себе умение отстраниться, сохранять внешнюю невозмутимость, которая, по сути, такая же маскировка, как мантия и парик.

Конечно, это не значит, что я лишена эмоций – просто я их сдерживаю или направляю в холодную ярость – аналитическую, сосредоточенную, а не в бурлящее негодование, которое вскипит и выльется, только дай возможность.

– Его рука была в вашей вагине? – повторяю я, не повышая голоса, без малейших эмоций.

Пауза. Оливия подтверждает. Я выжидаю три секунды.

– А что случилось потом?

Порой я не понимаю, почему женщины так часто бездумно ступают на опасный путь. Зачем возвращаться к мужчине, который делает совершенно не нужные вам авансы, шлет эсэмэски с поцелуями и смайликами? Зачем с ним связываться, если в глубине души вам этого не хочется?!

Правда заключается в том, что женщины часто боятся воспротивиться своим обидчикам или же их раздирают противоречивые чувства – ведь еще совсем недавно они были безоглядно влюблены. Женской натуре свойственно угождать. Потребность смягчать и успокаивать у нас в генах: покорись желанию мужчины. Стоит женщине восстать против привычного уклада, как она тут же прослывет вспыльчивой, неуживчивой, самоуверенной, строптивой. За независимость мы платим высокую цену. Почему у меня нет нормального постоянного партнера? Не только потому, что я боюсь кому-то полностью довериться. А еще потому, что не хочу идти на компромисс. Не хочу вести себя по-женски, если хотите.

Поэтому молодая женщина, которую хватал за грудь начальник или к которой лез с поцелуями навязчивый кавалер, всячески постарается не делать из мухи слона. Не раздувать. Не думать о плохом. Считать случившееся нелепой ошибкой, которую лучше забыть и не вспоминать, что бы ни подсказывало учащенное биение сердца или пронизывающий страх. Что ж тут удивительного, она ведь дура.

Мужчины прекрасно умеют делать из нас дур.

Глава 17

Джеймс

16 января 1993 года

Приближалась пресловутая стадия, когда «либертены» выпьют все запасы шампанского в ресторане. Для быстро пьянеющего Джеймса это очень даже имело смысл.

– Джексон! – Развалившись в элегантном обеденном полукресле, он жестом подозвал метрдотеля ресторана «Петух».

Вид у Джексона был как после бессонной ночи, но он же будет щедро вознагражден за любые шалости «либертенов»! Джеймс положительно отказывался понимать этого человека. Сильной рукой он обнял метрдотеля за плечи и прижал к себе, к вящему смущению Джексона. Если твою забегаловку разгромили «либертены», это честь, знак отличия среди оксфордских ресторанов! Так гласит университетский фольклор, такова традиция, а Джеймс всегда чтил традиции – в особенности когда случалось перепить настолько, что возникала необходимость опереться на что-то прочное, вроде Джексона, а не на расплывчатые, бессмысленные концепции.

В этом году Джеймс пил в меру – берег спортивную форму. Нельзя выступать в лодочных гонках за Оксфорд, быть загребным в команде тяжеловесов и надираться спиртным, прогуливая тренировки из-за тяжелого похмелья. Вот почему имело смысл на сегодня закончить и распорядиться оставшимся «Болленже» с выдумкой. Ни к чему оставлять его другим, хотя другие вряд ли скоро появятся в «Петухе»: сегодня «либертены» повеселились на славу. Под подошвой скрипнуло стекло. Джеймс оглядел стол, усыпанный осколками бокалов. Люстры разбиты вдребезги, стеклянная крошка искрится в одинокой корзинке для хлеба и на кружка́х сливочного масла. Тарелки, лоснившиеся от утиного жира, официанты успели утащить, но ни одного целого блюда не осталось. Помнится, Том стоял на стуле, а Кассиус на столе, скрипевшем под его немалым весом, и с размаху швыряли фарфоровую посуду о столешницу и об пол, как какие-нибудь греческие туристы. Джексон и работники ресторана, включая двух молоденьких официанток, глядевших на происходящее расширенными глазами, не убирали фарфоровые черепки и острое мелкое стекло. Джеймсу подумалось, что в этом есть логика: надо же «либертенам» увидеть истинные масштабы своего веселья! Сейчас зал представлял собой плачевное зрелище, но пока колотили посуду, грохот стоял восхитительный.

В животе заурчало. Зря он пил бургундское после шампанского, утки и тихоокеанской камбалы. Господи, как погано! Физическая тошнота смешивалась с чем-то напоминающим отвращение или даже ненависть к себе. Ничего, организм справится с последствиями ночи возлияний и излишеств. Джеймс гордился рельефностью своих мускулов: такие кубики на животе заставят сдаться любую, которую он захочет поиметь. Он тайком сунул руку под жилет проверить, на месте ли его «рельефы».