Читать книгу "XX век как жизнь. Воспоминания - Александр Бовин"

Что делать? Многие советовали отложить защиту. Но Федор рискнул. И победил. Не все члены ученого совета струсили. И не только победил, но и сэкономил. Традиционная большая пьянка была отменена. Гуляли консультанты. А их немного.

Прежде чем перейти к Брежневу, еще немного о Бурлацком.

Именно Феде принадлежит идея легализовать у нас политическую науку. Ситуация была парадоксальной. Марксистско-ленинская идеология была самой политизированной. Но в отличие от «западного мира» в нашем мире не признавалось существование политической науки как особой, специфической, имеющей свое содержание научной дисциплины. Бурлацкий первым, насколько мне известно, сообразил, что это обедняет нашу идеологию, нашу общественную науку.

Первой ласточкой была статья Бурлацкого «Политика и наука» в «Правде» от 10 января 1965 года. Я шел вторым эшелоном. Моя статья появилась в «Красной звезде» 10 февраля. Противников было много. Главный аргумент — марксизм-ленинизм и есть наша марксистско-ленинская политическая наука, наша политическая теория. Сопротивлялись долго.

В конце 1965 года мы (то есть Федя и я) решили сделать ход конем, опубликоваться в «Коммунисте». Написали статью «Актуальные проблемы социально-политических исследований». Статья обсуждалась на редколлегии в декабре. Статью завалили. Зачем нам какая-то «политическая наука» (или «политическая теория», или «политическая идеология»)?

В конце концов поняли «зачем». Бурлацкий победил…

Сразу же после пленума завертелась работа вокруг речи Брежнева 6 ноября. Так сказать, презентация нового первого секретаря. Андропову было поручено заниматься внутренней политикой. Поскольку политика еще не определилась, отделывались общими словами. Правда, возникла одна конкретная идея: воспользоваться случаем и поставить вопрос о необходимости изъять из Программы КПСС цифровые материалы об экономике страны и ходе соревнования с капитализмом. Андропов в принципе не возражал. Долго крутили разные формулировки, прямо на свет их рассматривали, но пробиться не смогли.

Во время работы над речью состоялось мое знакомство с Брежневым. Я читал текст, он слушал.

— Ты знаешь, что такое «боровая дичь»?

— Примерно…

— Давай сделаем так. Я тебе растолкую про боровую дичь, а ты объясни мне толком, что такое «конфронтация». Договорились?

— Договорились.

Характерно для Брежнева. Он не стеснялся сказать, что он чего-то не знает или не понимает. Умел слушать.

Главное событие ноябрьских праздников — появление Чжоу Эньлая на праздновании 47-й годовщины Октябрьской революции. Китайцы, видимо, всерьез решили, что новое руководство развернется в сторону Пекина. Отсюда — разведка боем. Основным собеседником Чжоу Эньлая был Микоян. Китайский премьер нажимал на необходимость отказа от «трех мирных» (напоминаю: «мирный переход», «мирное сосуществование», «мирное соревнование»), пересмотра Программы КПСС. Микоян мужественно отбивался. Разошлись на нулях. Взаимопонимание не улучшилось, но и не ухудшилось.

Ухудшилось оно вечером 6-го на приеме в Кремле. К Чжоу Эньлаю подошел изрядно принявший маршал Малиновский.

— Мы свою старую калошу скинули, и вы свою уберите. Полный порядок будет!

Кажется, Чжоу Эньлай не нашел слов для ответа и покинул прием. Потом, через много лет, китайцы говорили мне, что Малиновский обращался не к Чжоу Эньлаю, а к маршалу Хэ Луну. Но это мало что меняет.

Может быть, оно и к лучшему, что китайцы взбрыкнули. Иллюзии, если они у кого-то появились, исчезли. Даманский был еще впереди…

Сразу после праздников нас опять отправили на дачу Горького. Готовилось заседание Политического консультативного комитета организации Варшавского договора. Еще одна презентация нового лидера КПСС. Одновременно шла подготовка к очередному Международному совещанию коммунистических партий (в русле совещаний 1957–1960 годов). На этом этапе ставилась задача созвать заседание Редакционной комиссии для рассмотрения возможных документов совещания.

Принципиально новым обстоятельством была драка с маоистами, расколовшая коммунистическое движение, вызвавшая всеобщее брожение мысли и усилившая тягу к независимости от Москвы, к самостоятельности компартий. В таких условиях нельзя было диктовать, а нужно было согласовывать, учитывать уже в проекте документов разные точки зрения и позиции. Дело для представителей КПСС, прямо скажем, не очень привычное. Ведь мы привыкли к аплодисментам, а не к критике. Теперь надо было привыкать к другому: primus inter pares («первые среди равных»). В общем, надо было подготовить такой проект, который встретил бы минимум возражений. И мы старались. И, судя по моим записям, перестарались.

Я уже говорил, что дневников не вел. Пытался, но не мог — быстро надоедало. Иногда делал отрывочные записи. Первые из таких записей относятся к концу 1964 — началу 1965 года. Цитирую запись от 31 декабря: «Кончаем работу над документами к Редакционной комиссии. Где-то посередке между итальянцами и китайцами. А надо бы определиться. Стремление удовлетворить всех в конце концов всех оттолкнет. Печальный опыт Заявления 1960 года — этого типичного образчика беспринципного компромисса — показывает бесполезность и даже вред документов такого рода». Новый год встречали дружным дачным коллективом. Сформулировал свой личный план на 1965 год:

1) похудеть на 25 кг;

2) бросить курить;

3) перейти на томатный сок;

4) защитить диссертацию.

На следующей странице лаконичная запись: «По данным Управления делами ЦК КПСС, с мая по декабрь (включительно) с. г. выпито 948 бутылок водки и коньяка».

Ни один из пунктов моего плана выполнен не был.

Что же касается впечатляющей цифры, то она запала мне в душу и трансформировалась в цитируемый ниже документ:

«ЦК КПСС.

Ввиду постоянно развивающегося пьянства, охватившего и ведущих теоретических работников, сконцентрированных ныне на даче Горького (тт. Брутенц К. Н., Хавинсон Я. С., Чепраков В. А. и другие, а также Яковлев Александр Николаевич), считаем своим долгом довести до сведения ЦК КПСС ряд соображений, касающихся пресечения и недопущения пьянства впредь.

1. Управление делами ЦК КПСС отнюдь не намерено настаивать на полном изъятии водки из ежедневного рациона теоретиков-марксистов (тт. Брутенца К. Н., Хавинсона Я. С., Чепракова В. А. и других, а также Яковлева Александра Николаевича). Не говоря уже о том, что эта задача утопична и непосильна, мы очень хорошо понимаем, что в нашем суровом климате совершенно обойтись без водки столь же трудно, как, например, жителям знойных и развивающихся стран Азии, Африки и Латинской Америки трудно обойтись без живительных лучей солнца, а обитателям развитых стран капитализма, находящихся в умеренной полосе, немцам например, — без кружки пива и колбасы.

Управление делами ЦК КПСС полностью осознает, что водка полезна во многих случаях. Во-первых, при согретии окоченевших на холоде членов. Во-вторых, при необходимости преодолевать косность и инерцию мысли. В-третьих, при угощении друга и болезнях. Кто не знает целительных свойств рижского бальзама и водок, на манер оного выделываемых? Кому не известны водки: столичная, анисовая, посольская, кубанская, перцовая и, наконец, обкомовский настой? Опыт неопровержимо доказывает, что рюмка, выпитая перед обедом, помогает пищеварению; точно так же рюмка и даже две, выпитые в обществе хороших знакомых, особенно марксистов-ленинцев, ободряют дух человека, делают его склонным к дружескому излиянию мыслей и чувств. Общежитие без водки — немыслимо, как немыслим без нее и теоретический анализ окружающей нас действительности.