Читать книгу "Питерская принцесса - Елена Колина"

И если вы считаете, что это нехорошо, вспомните себя и своего кого-нибудь очень любимого в двадцать лет, когда между вами даже не искра пробегает, а постоянно полыхает злое голодное пламя неразумной страсти.

Лектор нетактично, без предупреждения, нажимал на выключатель, и на свету обнаруживались Маша с резко вспорхнувшими с Антона руками, странными уплывающими глазами и Антон с перекошенным от злобы лицом.

«Какая тонкая художественная натура эта хорошенькая девочка, всегда сидящая наверху слева, – думал дальнозоркий лектор. – В какое волнение повергает ее волшебная сила искусства».

Однажды вышел конфуз. В зал со срочным объявлением вошел декан и за ним заместительница, тощенькая ушлая тетка. Зажгли свет.

– Предупреждать надо! – заорал кто-то с дальнего ряда.

Студенты поднялись, декана всегда приветствовали по школьной привычке стоя.

Маша встала с красными щеками, расстегнутой рубашкой, прикрывая руками расстегнутую «молнию» на джинсах.

– Девушка! Как вам не стыдно! Я вам говорю, девушка! Занимаетесь на лекции бог знает чем, – скривилась зоркая замдекана, давно забывшая, что такое мужская рука, не говоря уж обо всем остальном.

Маша не засуетилась. Даже рубашку застегивать не стала. Стояла гордо, смотрела прямо. Внутри бился ужас – сейчас обнаружится, что она не учится здесь. Сообщат в академию, вынесут выговор, выгонят... Выбывшая по непригодности из любовного строя замдекана брезгливо смотрела на открывшуюся тоненькую ложбинку между полными грудями. Чем страшнее метались мысли, тем выше Маша задирала подбородок. Бабушка учила не показывать своих чувств.

В этом же зале читали курс «Пластическая анатомия». На «Пластическую анатомию» Маша тоже ходила. Пока студенты изучали скелет, Антон подробно изучал строение Машиного тела. То щекотал ее под коленками, то поглаживал позвонок... С серьезным лицом он вдруг ахал и обеспокоенно уверял Машу, что только что открыл в ее теле ранее неизвестную науке кость.

– Бедная Раечка, – шептал он. Раечкой, от Раевской, называл Машу только Антон. Получалось так интимно, что Маша мгновенно растекалась, как шоколадка на солнце, густой сладкой нежностью. – У тебя три берцовые кости. Вот сама пересчитай, у меня, – он тянул ее руку к себе, – а у тебя – раз, два, три...

Теперь тебя, Раечка, в качестве экспоната поместят в музей, – задушевничал Антон, – но я буду тебя навещать и проносить под рубашкой твои любимые пирожки с капустой. А вообще нелегко тебе придется. У экспонатов очень строгий режим питания.

– Маша! Приглашай своего гостя пить чай! – Юрий Сергеевич никогда не врывался к дочери и сейчас, как обычно, постучав для проформы в дверь, рассеянно заглянул в ее комнату. Маша с Антоном, тесно прижавшись друг к другу, сидели на диване под одним пледом. – Что? Почему? Почему вы так сидите?

Отец, на секунду не «удержав» лицо, жалко скривился. Смутился от собственного глупого вопроса, молча вышел, укоризненно взглянув на свою девочку.

– Они там сидят... это же просто неприлично! – пожаловался он Ане и беспомощно добавил: – Он мне не нравится...

Пахло чужим цветением. Аня чувствовала страсть в воздухе своего дома так явственно, будто мимо пронесли огромный букет с удушающим запахом. Там, за Машиной дверью, творилась любовь, – она знала это так же точно, как если бы сама сидела под пледом, сходя с ума при каждом мужском прикосновении.

Что-то одновременно происходило с дочерью и с ней. В одном месте прибывает, в другом должно убывать, – это закон жизни, философски повторяла она, рассматривая себя в зеркало. В каштановых волосах появились оскорбительные, противно торчащие седые спирали. Первая беспомощность перед старостью. Аня тщательно пересчитывала морщинки на лбу, под глазами. Иногда выходило всего, к примеру, шесть, а на следующий день уже семь. Тогда она пересчитывала заново, и опять получалось шесть.

«Такие лица, как у тебя, сохраняют красоту до старости», – ласково успокоил Юрий Сергеевич, заметив ее горестное стояние перед зеркалом. И еще немного погудел Ане в шею «у-у-у!». Он застал Аню, когда она пыталась пинцетом вырвать волосок, откуда-то появившийся на подбородке, и, услышав его глуховатый голос, вскинулась испуганно, будто ее застигли за чем-то стыдным. Ей было нестерпимо неловко и волоска на подбородке, которого прежде никак не могло быть, и зажатого в руке пинцета, и своего жалкого старания, и виноватого вида. И необъяснимо неприятна была мужнина ласковость, словно она в чем-то не оправдала его ожиданий, а он за это ее жалел.

«Такие лица, как у меня, сохраняют красоту до старости, – повторяла она про себя. – Такие лица, как у меня...» Неправда, все неправда! Она предъявляла ко времени свой обидчивый счет. Лицо начало расплываться, стало каким-то волнистым. Выпячивалось то, чего не было раньше, уже немного отвисли щеки, ослабевший подбородок противно дрожал студнем...

Юрий Сергеевич кружил по кухне, нервно поглядывая в сторону коридора, туда, где его дочка обнимала чужого неприятного парня. Прямо-таки физическую брезгливость вызывал у него этот чернявый красавец.

– И почему он держится с ней так по-хозяйски... и улыбка у него какая-то наглая...

– Не преувеличивай! Мальчик как мальчик, красивый, между прочим... Ну, если тебе не дает покоя, что они там сидят, давай я сама их позову, – предложила Аня. – Сначала буду долго шаркать ногами, шуршать и кашлять под дверью... Нет ли у тебя чего-нибудь, что очень громко и страшно шуршит?

Аня погладила Юрия Сергеевича по голове. Вот у него почему-то ни одной седой нити. Несправедливо...

Юрий Сергеевич так счастливо учился вместе с дочерью, словно в свои сорок с небольшим начинал жизнь заново и сам собирался стать искусствоведом. Конечно, знай Юрий Сергеевич, что Маша почти что занимается почти любовью на лекциях по истории искусств в чужом институте, он бы ни за что не стал ей помогать. Но он не знал. Юрий Сергеевич внимательно изучал историю искусств и диктовал Маше шпаргалки.

Антон учился на специальности «интерьер». Для него начерталка была предметом необходимым. «Будущие интерьерщики должны уметь легко накидать чертеж любого помещения», – говорил преподаватель. Антон чертил грязно, и Маша, которая не могла «накидать» даже три проекции спичечного коробка, пыталась ему помочь начертить набело.

– Раечка, вот вид сверху... а вот оксонометрия... – объяснял Антон.

Тая от нежности, Маша преданно смотрела любимому в глаза. Все, что происходило без Антона, казалось временем, выброшенным из жизни прямиком в помойку.

Маша у Антона не бывала. Вся их совместная жизнь проходила у нее. Все сложные задания они поначалу делали вместе, например отмывку. Вместе вычертили храм Посейдона, затем наложили лист ватмана на подрамник и туго затянули. Юрий Сергеевич всегда смотрел на Антона как вежливая собака на чужих, а тут не выдержал, вмешался.

– Ты, главное, узлы затяни! – кричал Юрий Сергеевич, кружа вокруг подрамника. Маша никогда еще не видела его таким возбужденным. – Затягивай узлы! Если высохнет неправильно, образуются усы...