Читать книгу "Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком - Амели Нотомб"

Он был ошеломлен:

– Как красиво! Я никогда не слышал такого имени.

– Жену Рембрандта звали Саския.

Эта новость его совершенно очаровала. Для любящего обнаружить, что предмет его любви носит дивное имя, равнозначно торжественному посвящению в рыцари. Все воспринимается по-разному в зависимости от того, зовут избранницу Саскией или Самантой.

– Пожалуйста, сосредоточьтесь. Помните, что вам нужно делать те же упражнения дома.

Он был без ума от ее мягкой и совершенно нейтральной манеры давать указания. Она никогда не проявляла властности – как женщина, привыкшая, что ее слушают. А как не захотеть бесконечно слушать этот серьезный голос с забавным акцентом?

– Нужно смотреть на мое тело, а не на мое лицо, – добавила она.

Он сделал над собой усилие. Конечно, у нее было стройное грациозное тело, но лицо манило его больше. Очень смуглое и темноволосое, короткая стрижка с челкой – прическа, которая никогда ему не нравилась, но очень ей шла, – зеленые глаза с тяжелыми веками, неподвижные черты, постоянно мягкое и серьезное выражение, пристальное внимание к телу пациента и куда меньшее – к тому, что тот говорил.

Массаж был моментом чистого счастья: она касалась его, разминала, растирала и он мог свободно с ней разговаривать.

– Почему вы живете во Франции?

– Я вышла замуж за француза.

– Сколько времени вы уже в Париже?

– Восемь лет.

Ему было стыдно задавать такие банальные вопросы.

– Часто ли попадаются пациенты с моим диагнозом?

– Все реже и реже.

– Сколько еще времени мне потребуются ваши услуги?

– Два года.

– И только?

– Два года – это много.

– Для меня недостаточно.

– Вы будете делать упражнения дома каждый день по двадцать минут на протяжении всей жизни.

Дальше сеанс протекал в молчании. «Два года. У меня два года, чтобы влюбить ее в себя», – думал он.

Ему никогда еще не приходилось завоевывать любовь женщины. С его пятнадцати лет девушки брали инициативу на себя. Впервые в жизни добыче предстояло примерить роль охотника.

Охотничий настрой Деодату не понравился. Он предпочитал вдохновляться брачной церемонией птицы шалашника, который строил настоящий цветочный парк в миниатюре, чтобы покорить очередную попрыгунью. Поэтому он довольствовался тем, что перед каждым визитом заходил в цветочный магазин и покупал цветок, который наиболее соответствовал его сегодняшнему настроению. Саския вежливо благодарила, ставила подарок в вазу и начинала сеанс.

– Вам не надоедает все время выполнять вместе со мной одни и те же упражнения?

– Нет, мне не надоедает. Это моя работа.

Ее постоянно ровное настроение его обескураживало. Поговорить с ней он мог только во время массажа, что приводило его в отчаяние, потому что он предпочел бы в молчании наслаждаться тем удовольствием, которое она ему дарила. Но надо же было как-то вызвать к себе интерес.

– Я орнитолог, – сообщил он на очередном сеансе.

Он привык, что это заявление обычно производит эффект. Саския лишь сказала:

– Хорошая профессия.

Двинуться дальше оказалось не так-то легко.

– Вы хоть не спрашиваете меня, какой в этом толк. Этот вопрос меня бесит. Мы живем в обществе, где все должно чему-то служить. Но глагол «служить» этимологически происходит от понятия слуги, раба. А если и существует животное, которое воплощает идею свободы, так это птица. Обычно полагают, что орнитолог занимается защитой птичьей породы, но это только часть его работы. Для меня орнитология состоит в том, чтобы показать человеку иные пути. В душе я полагаю, что святой Франциск Ассизский в этом смысле был орнитологом: он предлагал человеку птичью беззаботность. Проблема в том, что сам он мало о ней знал, потому что свобода птиц не зиждется ни на какой беззаботности. Птица учит нас другому: можно быть по-настоящему свободным, но это трудно и беспокойно. Не случайно эта порода всегда начеку: свобода вещь тревожная. В отличие от нас, птица принимает эту тревогу.

Он замолчал, ожидая реакции, которой не последовало. Саския прилежно продолжала его массировать.

– Изучать птиц – значит погружаться в радикально иной жизненный опыт. Меня иногда спрашивают, как избежать антропоморфизма, естественной склонности все истолковывать с собственной точки зрения; три четверти времени поведение пернатых непостижимо. Было бы ошибкой пытаться объяснить его: так чудесно уважать их непроницаемость. И это тоже придает их породе истинное благородство: бо`льшая часть их действий не преследует никакой практической пользы.

Когда разговариваешь, лежа на животе, проблема в том, что не видишь выражения лица собеседника.

– Вам совершенно неинтересно то, что я рассказываю?

– Вовсе нет. Это очень познавательно.

«Познавательно»: он с трудом переварил это слово. «Познавательно» – звучит почти оскорбительно. Он замолчал до окончания массажа, что заботило Саскию не больше, чем его монолог. Ее устраивало все: и когда он за ней ухаживал, и когда дулся, и когда пытался ее поразить, и когда дарил цветы или впадал в отчаяние, – она вроде бы даже не замечала перепадов его настроения.

Зато за состоянием его спины следила с неусыпной бдительностью. В понедельник она сказала ему:

– Вы не делали упражнений в выходные.

– И правда.

– Нельзя забывать. Вы сейчас формируете мускулатуру, от которой будет зависеть вся ваша дальнейшая жизнь. Два дня перерыва – это много потерянного времени.

– Мне нравится быть горбатым. Прикосновение к горбу приносит счастье.

– Горбуны преждевременно умирали от асфиксии. Вы же не этого хотите, верно?

– Итальянский писатель Эрри де Лука утверждал, что горбун – это человек, чьи крылья растут внутрь спины.

– Очень красиво, но совершенно неверно. Прошу вас относиться к моим предписаниям серьезно.

Ее тон, горячей привычного, воодушевил его, и Деодат решился написать любовное послание, которое и оставил на ее письменном столе в конце сеанса. На следующий день она приняла его со своей обычной доброжелательностью. Он дождался массажа, чтобы заговорить с ней.

– Вы прочли мое письмо?

– Да.

– И как вы собираетесь реагировать?

– Как видите.

– Вам совершенно все равно, что я до безумия влюблен в вас?

– Я этого не говорила.

– А что же вы сказали?

– Ничего.

– Вы толкаете меня на самоубийство.

– Даже не думайте!

– А вам-то что за дело?