Читать книгу "Не жизнь, а сказка - Алена Долецкая"

Я знала, что Земфира — перфекционист. Будет негодовать из-за миллиметра неточно сделанной стрижки. За одну восьмую неправильно попавшего на репетиции тона будет терзать не соседей, а ближайших коллег. Она умеет кидаться не предметами, отшвыривая не понравившиеся туфли, но поворотом головы, жестом и словом, которое летело, как бритва, прямо тебе в горло. Жёсткая и бескомпромиссная к нарушению тех идеальных форм, в которых она видит музыку, песню, человека, ситуацию, съёмки, не важно.

Нахожу Ренату, она в своей роли полурассеянной-полузадумчивой звезды смотрит невидящим взглядом на съёмочную группу. Земфиру я даже не замечаю, сидит, как паучок, где-то в углу. Говорю своим: «Ну не хочет маникюр? Не делайте, в чём проблема? Просто в съёмке будет приятней увидеть ухоженную руку, а не обгрызенные ногти».

Земфира напряжённо сидела у стены с рапирой, пусть и учебной.

Отправила я маникюршу домой, стилиста отпустила поесть мороженого в соседний зал, стали вместе с Земфирой просматривать отобранные вещи. Собаки изображают заботу и внимание к переодеваниям. Я ей: «Чего ты такая злая, что тебя бесит?» А она вдруг мягко так: «Да ничего, в общем». В итоге надела короткое чёрное платьице а-ля Твигги шестидесятых, чёрные колготки и встала на каблуки — идёт через анфиладу такая девочка-цветочек с тонкой шейкой. Переоделись в фехтовальное, поиграли рапирой, обласкали собак.

По ходу съёмки, правда, уколы вовсе не рапиры иногда летели в адрес фотографа: «Ты чем там камеру держишь? Может, тебе показать, как надо?» Володя терпел, а что делать?

Потом был перерыв, она пошла переодеваться. И тут Володя тихо так мне: «Алён, люблю, уважаю, но я сейчас валю, так нельзя». Я говорю: «Вов, ещё два кадра, и главное, что последний look я хочу сделать на улице — мы же взяли мотоцикл Vespa, чтобы довести шестидесятые до конца, всё стоит на улице готово. Я её хочу одеть в тот чёрный кожаный плащ на голое тело, как Жюльетт Бинош в фильме «Ущерб»». Будет невероятно круто. Потерпи. Ну пожалуйста».

Предпоследний кадр мне тоже был дорог. Я хотела, чтобы Земфира, человек, перпендикулярный всему и всем на тот момент, надела простые узкие чёрные брюки с ремнём Hermès — а наверх ничего. Topless.

В этой истории у меня было запрятано сложносочинённое сообщение. Новые русские тогда понакупили ремней Hermès, сияли пряжками на улицах и в ресторанах: ну и что, нависает у меня здоровый живот, зато ремень с заветной золотой буквой Н! А мне хотелось сказать, что Земфира — и есть настоящая роскошь, несмотря на весь её рок, провокации и андерграунд. К моему удивлению, она уловила мою идею, спокойно оделась и встала в тот ставший знаменитым кадр — топлес, прикрывая грудь рукой с застенчивостью молодой Кейт Мосс, чуть съехавшие брюки на одно бедро и этот ремень с заветной пряжкой Hermès.

И наконец долгожданый финал. Земфира выходит в кожаном плаще, конечно, застёгнутом, но на голое тело, на Басманную, где стоит наша Vespa. За ней гуськом — Рената, Володя с камерой, продюсер Юля и я. И тут Земфира, игнорируя мотоцикл, решительным шагом переходит Басманную улицу на другую сторону, на которой нет ни фотографа, ни Vespa. И куда-то уходит.

Я — за ней. По походке человека всегда видно вот это «я пошёл». Догоняю её через трамваи и гудящие машины, а она мне: «Всё, заебало, я больше не могу, всё вот это вот, не могу! Достало, нах!» Что именно нах-то?! Исторгаю на неё волшебные облака успокоения, нежности, просьбы, всего на свете. Она остановилась. Посмотрела в глаза и вернулась. Села на Vespa и молча доснялась. Уф-ф-ф.

Ещё до съёмки, когда я брала у З. интервью, я увидела, что она умеет хохотать, громко, отвязно, как девчонка в том возрасте, когда ей не важно казаться женственной, она ещё вне половой игры. И вот когда я поймала этот её хохот, он перенёс меня в детство, в пять-семь лет, когда просто хотелось веселиться и беспечничать, закопать свой «секретик» с монеткой или маленьким фантиком, спрятать в землю и никому не сказать. А потом искать секретик всем вместе, находить и хохотать. Этот детский хохот в мгновение ока мог смениться у Земфиры напряжением и гневом — до зубовного скрежета и проступивших желваков.

Когда пришла съёмка, мы сделали в журнале нехарактерный для Vogue макет — кадры как будто напечатаны на фотобумаге, которую потом в отчаянии порвали, а потом сложили заново. Хотелось передать жёсткую драму и певицы и съёмки. Скоро позвонила Земфира: «А знаешь, мы сделали самую красивую историю, которая мне когда-либо удавалась». Точно.

В последние годы я заметила, что Земфиру стали густо красить, с тяжёлым макияжем на глазах, желая «украсивить», а не, наоборот, подчеркнуть её остроту, жёсткость и, главное, перпендикулярность её личности. Земфира же — в известном смысле Цой в юбке или лидер Radiohead Том Йорк. Может быть, так хотят усмирить, сделать её чуть более удобной, менее ранящей?

Но если она так любит, что убьёт соседей ради твоего безмятежного сна, — можешь пугаться этой яростной любви и бежать, а можешь и принять эту игру. На лезвии бритвы.

Белая и чёрная

В начале нулевых я поняла, что хочу вернуть моделей-легенд. Выросла я на Vogue с Наоми Кэмпбелл, Синди Кроуфорд, Клаудией Шифер и Линдой Евангелистой. А к 2000-му с легендарностью стало плохо, всё размылось. Они ушли с показов, их перестали звать на съёмки, потому что уже не проходили по возрасту.

Все были в поисках новых лиц, давай новое, новое, новое. И я подумала: «А вот Наоми. Её легендарность никто не отменял, а обложек было не так много». Мне издатель тогда: «Ты с ума сошла! Она тяжелейший человек. Одних слухов вокруг неё не оберёшься — ругается, дерётся, опаздывает на три-четыре часа. И потом, темнокожая на обложке русского журнала…». Но мы принимаем своё решение. В России Наоми Кэмпбелл — хорошо известна.

Приезжаю в Лондон, в студию на съёмку. Робин Дерек — арт-директор английского Vogue, неплохой и надёжный фотограф. Знает Наоми, что важно. Съёмка назначена, кажется, на час дня. Сидим-ждём и продюсер говорит: «Ну, давайте чаёк-кофеёк, потому что часа полтора будем ждать точно».

Без пяти час, грохнув всеми дверями студии, вошла Наоми Кэмпбелл. Вошла и сразу заполнила собой пространство. У англичан это называется presence. Я искренне удивилась такой королевской точности, потому что её опоздания были такой же легендой, как она сама. В руках у неё два мобильных. Благодаря лондонской команде мы узнали, с кем она больше любит работать, приготовили специальный мейкап для тёмной кожи, и всё такое прочее. Когда я увидела вещи, мне очень понравилась красная крокодиловая шляпа Dolce&Gabbana. Во-первых, красный цвет продаёт обложку и журнал, а во-вторых, наступали времена больших денег и, если уж ты про роскошь, то меть прям в крокодила. А если уж крокодил, то на Наоми Кэмпбелл, и наоборот, если уж Наоми Кэмпбелл, то крокодил.

Конечно, она бесконечно и страстно говорила по телефону, она это делает всегда. Но безупречного профессионализма у неё нельзя было отнять: отсмотрела всю одежду, спокойно обсудила весь мейкап «лучше эту тональную основу, а не ту», никого не ругала, ничем не кидалась. И на моих глазах быстро разрушила легенду о себе, как о капризной скандалистке.