Читать книгу "Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - Геннадий Тоболяк"

Часть II

Глава 1

Времена не выбирают

Злоба, грустная злоба

Кипит в груди.

А. Блок

В начале марта 1981 года я находился во второй афганской столице, Кандагаре, и руководил работой разведгруппы по борьбе с басмачеством. Обстановка в Кандагаре была взрывоопасная, басмачи наседали, не проходило суток, чтобы кого-то из наших советников не убили или кому-то не отрезали голову. Население Кандагара бедствовало, жило в постоянной нужде и голоде.

Всякий раз, проезжая по «Дороге жизни», названной так из-за постоянных диверсий и террористических актов на пути от Кандагарского аэропорта до центра города Кандагара, я наблюдал одну и ту же картину из кабины машины. На дороге ползали дети и нищие в поисках зерен пшеницы или ячменя, выпавших из дырявых мешков торговцев, везущих свой товар на продажу в город.

Дети, как муравьи, ползали по земле, отыскивая зерна, и, отыскав их, скорее совали в рот или складывали в ладошку для матерей, находящихся тут же, на обочине дороги с грудными детьми, прося подаяние.

– Не строй семь церквей, а накорми семь детей! – говорил мой дед, Баев Илья Васильевич, однако жизнь в Афганистане распорядилась иначе, никто из богатых купцов даже не помышлял накормить детей. С войной возобладала тяга к наживе, стяжательству, и не стало на афганской земле ни покоя, ни счастливых людей. Бедняки злобно поглядывали на богатых, чтобы зарезать в темную ночь, а богатые ненавидели нищих, голодных, больных, плотно закрывали ставни своих домов, держали сторожевых собак, чтобы спать спокойно до утра.

В Кандагаре наступил голод, он не щадил никого – ни детей, ни взрослых. Город погружался в траур. Улицы пустели, поля зарастали полынью, Кандагар становился мертвым городом.

Проезжая по «Дороге жизни», я бросал монеты детям, чтобы они на эти деньги могли купить что-то съестное, но голод был всеобщий и такими ничтожными подачками положение не исправишь.

Женщины Афганистана рожали детей по 10–15 человек, а семьи не росли, к 12–14 годам в семьях оставалось по 2–3 ребенка, и того меньше. Дети не успевали взрослеть и встать на ноги, умирали от голода, болезней, увечий. Смерть безжалостно косила своей косой всех подряд, и Кандагар стал одним большим погостом.

Первые дни весны я встретил в приподнятом настроении, полагал, что с наступлением весны люди станут лучше, терпимее, добрее, но, к сожалению, этого не произошло, и главной причиной была война.

Возвращаясь из города Кандагара в «Мусомяки» с ответственного задания, я как-то остановил машину на «Дороге жизни» рядом с тремя маленькими девочками-нищенками, стоящими у обочины вместе с матерью. Когда матери детей что-то подавали из проезжих автомашин, она низко кланялась и благодарила за помощь.

– Командир! Что вы делаете? Вас же убьют, – всполошился переводчик Ахмет. – Этот участок дороги находится под контролем басмачей.

Несмотря на протесты переводчика, я вышел из машины, Ахмет последовал за мной, Ему ничего другого не оставалось. Ко мне подбежала девочка, протянула свою грязную ладошку, стала что-то говорить быстро-быстро. Я протянул ей несколько афгани. Она взяла и сказала: «Господин! Дай и маме несколько монет!» Я выполнил ее просьбу. Ко мне подошла очень красивая молодая женщина лет 23, без чадры, с открытым лицом, стала что-то говорить, переводчик перевел: «Она благодарит вас, командир, желает хорошего здоровья и всяческих успехов!» Женщина попыталась поцеловать мне руку, я отдернул ее, сказал: «Не унижайся, красавица! В том, что тебе живется плохо, есть и моя вина!» – переводчик перевел мои слова.

– Ты, стало быть, русский? – спросила она.

– Да, я русский.

– Никогда я не думала, что русские люди такие храбрые и добрые. Теперь я стану относиться к русским по-другому, по-доброму.

Дети окружили меня, говорили о своих бедах, не детским языком забав, а языком нищеты и правды. Еще не шагнув из детства во взрослую жизнь, они вдоволь настрадались, стали нищими, больными, никому не нужными людьми. Но узнав, что я русский, стали угрожать мне палкой, несмотря на любезные слова своей матери, сразу забыли, что я только что дал им денег на питание, разглядывали меня враждебно, как нечто любопытное и необычное. Внутренний мой голос говорил: «Дети не виноваты в их враждебности, виноваты мы».

– Ну, что, командир, – укоризненно сказал Ахмет, – теперь надеюсь, вы поняли, что нельзя общаться с голодными и бедными людьми Афганистана, будучи русским. Это еще дети, а не взрослые люди, которые давно бы всадили в вас сноп свинца и не стали бы разговаривать, а их потом ищи, как ветра в поле.

– Ничего понять нельзя, где найдешь, а где потеряешь! – сказал я, садясь в машину. Забытый Аллахом Кандагар, лукавый и подлый, с каждым днем становится избранником смерти.

Всю дорогу пенял мне переводчик Ахмет, как он говорил, «за безрассудство», а я молчал, чувствовал, что он прав. А лишь только у ворот «Мусомяки», когда мы уже приехали к дому, сказал, улыбаясь: «Все же, вы командир – молодец! Так мог поступить лишь безумно храбрый человек, как вы!»

В «Мусомяки» переводчики Ахмет и Хаким пригласили меня к себе и сказали:

– Мы, командир, решили, что в последующем – будем вас маскировать под духовного деятеля Афганистана, для этого у нас все имеется в наличии: борода, чалма, халат, четки… Ваша борода растет слишком медленно, придется позаимствовать другую. Словом, станем вас оберегать. Мы боимся, если с вами что-то случится, не дай бог, то нам житья не будет от Собина и Саротина. Они сживут нас с белого света, опять загонят под кровать, а нам этого уже не хочется.

– Вот и хорошо, что вам не хочется жить по-старому, стало быть, я сумел пробудить в каждом из вас чувство человеческой гордости и это уже хорошо.

– А нашим врагам пора заплатить за их козни по счету! Правильно я говорю? – сказал переводчик Ахмет.

– Правильно! – ответил я, улыбаясь. – Посадим их на цепь!

Мне нравилось, что переводчики верили в меня и относились как к старшему брату, нередко в разговорах переходили на «ты», и я не возражал, что делало наши отношения более искренними и доверительными, чем прежде.

– Басмачам не поздоровится в их пренебрежительном отношении к нам, русским, – сказал Ахмет, – теперь с вами мы им покажем кузькину мать, как говорил Никита Хрущев.

Переводчики часто говорили со мной о том, что нас, русских, в Афганистане не очень-то чтут и уважают. Они оба были узбеки по национальности, но считали себя русскими, и это удваивало доверие к ним. Шла ожесточенная война, и мы – разведчики, были в ней не зрители, а активные участники. Без нашего участия не проходила ни одна военная операция. Мы рисковали своей головой больше, чем кто-либо из солдат и офицеров кандагарской бригады.

Я хорошо понимал, что война в Афганистане продлится долго, и разведчики копали окопы, вгрызались в землю, лишь она пока была нашей союзницей, больше никто.