Читать книгу "Солдат до последнего дня. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947 - Альбрехт Кессельринг"

Налеты на Москву вызывали у меня большую озабоченность. Сбитые экипажи приходилось окончательно вычеркивать из списков личного состава. Эффективность действий русских зенитчиков и осветителей, использовавших прожекторы, производила впечатление даже на тех наших пилотов, кому довелось летать над Англией. Кроме того, постепенно в воздухе стало появляться все больше русских истребителей – к счастью, только в дневное время. Результаты бомбардировок русской столицы были несколько менее впечатляющими, чем я ожидал, но это можно объяснить размерами территории объекта бомбовых ударов, ослепляющим действием прожекторов, создававшим помехи нашим летчикам, а также тем, что бомбовую нагрузку наших самолетов приходилось уменьшать из-за необходимости брать на борт дополнительное топливо. Однако несколько лет спустя, когда меня допрашивали в лагере для военнопленных в Мондорфе в 1945 году, русская женщина, выступавшая в роли переводчицы, как-то упомянула об «ужасных последствиях бомбардировок», и я с радостью переменил свое прежнее мнение о степени успешности действий нашего доблестного летного состава. В любом случае, непрерывные налеты на город, помимо их чисто материального разрушительного воздействия, создавали атмосферу, способствующую падению русской столицы. Жаль, что этот фактор не удалось использовать.

В августе и первой половине сентября погода была переменчивой. На обоих флангах группы армий «Центр» в этот период шли бои, а наши летчики неперерывно совершали вылет за вылетом. Я согласился с фон Боком в том, что позиции, занимаемые 4-й и 9-й армиями, были неподходящими для осуществления зимней кампании, тем более в условиях, когда противник явно получал свежие подкрепления и оказывал все более упорное сопротивление. Это само собой наталкивало на вывод о том, что нам следует еще раз попытать счастья на центральном участке фронта. Проведя успешную операцию по окружению русских войск, можно было нанести противнику значительные потери, обескровив его, и определиться с нашей тактикой на зимний период. Ответ на вопрос о том, возможно ли будет после такой победы продолжить наступление на Москву, зависел от состояния наших войск и, в еще большей степени, от такого важного, но непредсказуемого фактора, как погода.

Хладнокровно все рассчитав, с 15 сентября мы, засучив рукава, приступили к подготовке нового удара. Командующий 4-й танковой армией генерал Хепнер, мой старый друг, которого я знал еще по Мецу, не слишком верил в успех операции – на него произвел большое впечатление тот факт, что группе армий «Север» не удалось добиться сколько-нибудь значительного успеха. Дважды я объяснял ему, что группа армий «Центр» действовала в совершенно иных условиях, указывая генералу на имевшуюся у него действительно уникальную возможность прорыва и окружения войск противника и обещая ему усиленную поддержку с воздуха. Постепенно уверенность вернулась к Хепнеру. Когда во время сражения я навестил его, на лице его играла широкая улыбка.

Что же касается моих собственных частей, то с их тактикой в целом все было ясно. Зенитным корпусам предстояло действовать в основном не против авиации, а против наземных войск противника. Они должны были выступить в роли артиллерии огневой поддержки, сконцентрировав основные свои усилия на правом фланге. Наши истребители воздушной поддержки, следуя давно уже отработанной тактике, должны были своими действиями облегчить продвижение вперед армейских дивизий. Перед нашими тяжелыми бомбардировщиками стояла задача нанести удар по тылам противника, отрезая ему дорогу к отступлению. По сравнению с боевыми действиями самого последнего времени, в воздухе было очень мало самолетов противника – его авиация проявляла наибольшую активность на южном фланге.

Успех в этом сражении, в ходе которого нами было захвачено 650 000 пленных и которое было оценено как еще одна «обычная» победа, был достигнут благодаря войскам, действовавшим на внешнем правом фланге. Мы рассчитывали, совершив широкий маневр, развернуть наступление на Москву через Тулу, но непогода, с которой столкнулась 2-я танковая армия в южной части фронта в самом начале сентября, сорвала наши планы. Крайне неблагоприятные погодные условия мешали нашей авиации оказывать сухопутным войскам поддержку с воздуха; шел дождь и снег, и дороги, и без того усеянные рытвинами, еще больше разбили тяжелые полноприводные грузовики; в результате передвижение по дорогам было затруднено, а к 5 октября почти полностью замерло. Попытки передислоцировать самолеты путем буксировки с помощью тягачей зенитчиков оказались безуспешными, поскольку буксировочные тросы не выдерживали нагрузки. Когда возникли затруднения со снабжением войск продуктами питания, люфтваффе пришлось сбрасывать продовольствие некоторым частям 2-й танковой армии с воздуха. Физическое и эмоциональное напряжение превысило все допустимые пределы. К этому следует добавить, что техника армейских частей не была приспособлена к боевым действиям в зимнее время.

Это был переломный момент в длинной серии сражений на Восточном фронте. Все вышеперечисленное, включая нервные перегрузки – впоследствии это стало очевидным, – оказалось слишком суровым испытанием для моего старого друга по министерству рейхсвера генерала Гудериана, командующего танковой армией, стойкого и неунывающего человека.

Учитывая это, я пришел к выводу, что стратегическая цель наступления стала недостижимой. Грязь и непогода совершенно изменили условия ведения боевых действий, которые ранее складывались в нашу пользу. Состояние почвы было просто невероятным. Морозы установились в начале ноября, а у армии не было зимнего обмундирования. В то же время на фронте у русских появились части сибиряков, а также значительно увеличилось количество исключительно полезных танков «Т-34» и самолетов-штурмовиков.

В то время я был убежден, что Хепнеру и Гудериану не составило бы большого труда, просто бросив свои танки вперед, дойти до Москвы и даже дальше. Но боги, пославшие дождь, распорядились иначе; русские получили шанс создать тонкую линию обороны к западу от Москвы и насытить ее своими последними резервами, состоявшими из рабочих и курсантов военных училищ. Они сражались героически и остановили наступление наших почти потерявших мобильность войск.

Шел октябрь, и на тот момент сибирские дивизии еще не прибыли на фронт. Даже сегодня для меня все еще остается загадкой, как могло случиться, что наша глубокая авиаразведка, хотя и сообщавшая об оживленном движении войск русских на дорогах, ни разу, насколько мне известно, не предупредила о стягивании к фронту частей и соединений из восточных районов России и об их стратегической концентрации. Но уже одно только возрастание интенсивности движения по железной дороге, о котором сообщалось в конце октября, должно было насторожить Верховное главнокомандование. Приказ отвести войска на прежние рубежи должен был последовать самое позднее в середине ноября, когда части наших сухопутных войск стали докладывать о прибытии на фронт частей и соединений из Сибири.

Однако Верховное главнокомандование, вдохновленное боями в районе Киева, а также Брянска и Вязьмы, завершившимися окружением русских, отдало приказ о продолжении наступления на Москву. Приказ этот был встречен в войсках без энтузиазма. Особенно это относится к тем, кого он касался в первую очередь, а именно к фельдмаршалу фон Клюге, который лишь со временем «оттаял», проникшись боевым духом частей, находящихся на передовой, и к Хепнеру, который, как я выяснил в ходе наших с ним частных бесед, выступал за то, чтобы «спустить на тормозах» упомянутый приказ. Клюге, в этой ситуации проявлявший скорее пассивность, чем активность, жаловался на то, что Хепнер слишком колеблется. Хепнер в разговорах со мной оправдывал свою позицию проблемами со снабжением войск. Положение выглядело далеко не блестящим, когда в конце ноября меня и штаб моего воздушного флота отозвали с русского фронта и поездом отправили в направлении Берлина. Следом за нами несколько дней спустя отправился штаб 2-й авиагруппы.