Читать книгу "Белый квадрат. Лепесток сакуры - Олег Рой"

Несмотря на все эти рассуждения, Спиридонова охватило дурное предчувствие. Появившийся наконец Фудзиюки не только не развеял его, но и, наоборот, укрепил. Увидев учителя, понуро несущего к его палатке уже известный ему кувшин и чашки, Спиридонов все понял. Понял, но признавать отказался.

– Будет лучше, если вы все узнаете от меня, – с порога объявил Фудзиюки, не поздоровавшись.

– Я уже догадался, о чем речь, – ответил Спиридонов, стараясь сохранять спокойствие. – Просто так вы саке меня не поите.

Фудзиюки тяжело опустился на циновку. Обычно доктор двигался проворно, хотя был как минимум вдвое старше его (тогда Спиридонов не знал, сколько лет учителю).

– На Западе это называют «стереотипами», – сказал он, ставя на столик кувшин. – Устоявшиеся представления о чем-то, как правило, неверные. Про вас, рюси, говорят, что вы пьяницы. Наблюдая за вашими пленными, ничего подобного я не заметил. Пьете вы не больше, чем японцы или европейцы, и куда меньше, чем китайцы. Но поговаривают, что в трудных обстоятельствах в вашем народе принято выпивать с горя.

– Иными словами, весть очень горькая, – сказал Спиридонов, пока Фудзиюки наполнял чаши. – Что ж, нетрудно догадаться: Того победил Рожественского?

– Вы выпейте, – посоветовал Фудзиюки. И, когда Спиридонов, поморщившись, опорожнил чашку теплого сладковатого саке, добавил: – Не просто победил. Разгромил.

Виктор побледнел.

– Как это? – спросил он тихо. – Как…

– Из двенадцати вымпелов первого ранга[33] погибло семь, – объяснил доктор. – Еще пять капитулировало.

– Ка… – До этого момента Спиридонов искренне считал, что выражение «слова застряли в горле» – не более чем поэтическое преувеличение.

– Не осуждайте их, – мягко попросил Фудзиюки, догадавшись, какой вопрос Спиридонов так и не задал ему. – У них не было возможности продолжать сражение. Эскадре Рожественского не удалось выбить из линии ни одного нашего корабля. К концу дня новые корабли были на дне, а против четырех броненосцев и восьми крейсеров ваши уцелевшие старые и сильно поврежденные корабли ничего не могли сделать.

– Не может быть… – Спиридонов чувствовал себя оглушенным, словно на него обрушилась и придавила собой гора; но в недрах этой горы, как в вулкане, разгоралось невыносимо-жгучее пламя гнева. – Фудзиюки, если это шутка… если вы морочите меня…

– Хотел бы я, чтобы это была шутка, – с намеком на усмешку ответил доктор, вновь наполняя чаши, и по выражению его лица Спиридонов внезапно понял – нет, не шутит, не морочит. Более того, Фудзиюки был искренне огорчен произошедшим. Он сочувствовал ему, сочувствовал своему врагу! – Увы, это правда. Раненый Рожественский и адмирал Небогатов у нас в плену. Не знаю, удалось ли какому-нибудь из ваших кораблей уйти в нейтральные порты. Я сам не верю, что такое возможно, но…

Спиридонов ощутил, как оглушение, шок от известия уходят, уступая место новому чувству, неконтролируемой ярости. Ярость обжигала так, словно кто-то разверз ему грудную клетку и всыпал туда полпуда кайенской соли[34]. «Он слишком спокойно говорит об этом, – думал в тот момент Спиридонов. – Конечно, ведь это его страна победила мою, а не наоборот!» И, залпом опрокинув в себя саке, он попросил хриплым, каким-то чужим голосом:

– Оставьте меня, Фудзиюки-сама. Мне нужно побыть одному.

К его удивлению, доктор, обычно являвший собой воплощение тактичности, решительно отказался:

– Не могу. Быть одному вам сейчас категорически противопоказано.

– Почему это? – запальчиво взвился Спиридонов.

Фудзиюки спокойно принялся наливать новую порцию.

– Вы стали слишком похожи на японца, Викторо-сан, – ответил он. – В такой ситуации вы можете взять свой «наган», который так тщательно прячете, что никто не догадывается о том, что вы вооружены, и с этим оружием наделать глупостей. В лучшем случае убьете себя, но я слишком хорошо вас знаю и уверен, что этим все не ограничится.

Спиридонов сел, обхватив колени руками и сцепив пальцы.

– Хотел бы я знать, что бы вы делали на моем месте, – глухо пробурчал он.

Фудзиюки отвернулся.

– Когда я узнал о гибели жены и сына, я два дня не сходил с татами, – ответил он в тон Спиридонову. – А потом уехал в Европу. Но никакой Европы не было бы, если бы не дзюудзюцу.

– Простите, я не… – начал было Спиридонов, ошарашенный этим новым известием, но доктор перебил его:

– Это был всего лишь тайфун, – проговорил он, по-прежнему не глядя на Спиридонова. – Непредсказуемая и неумолимая сила природы, по непонятной прихоти смывшая в океан небольшую прибрежную деревушку. Такие маленькие трагедии постоянно происходят там, откуда я родом. Пока они тебя не касаются, ты не слишком-то о них думаешь, не слишком переживаешь, узнав, что такое случилось где-нибудь в другом месте… Чужая беда не трогает душу… – Фудзиюки поджал тонкие губы, глядя в никуда отстраненным взглядом. – Уверен, большинство европейцев, узнав о разгроме вашей эскадры, даже не почешутся, и совершенно напрасно.

Виктор пружинисто вскочил на ноги.

– Идемте в зал, – твердо позвал он. – Я не смогу нормально здесь находиться. Вы правы – я убью себя или еще кого-нибудь.

– Пожалуй, пойти в зал – это самое верное решение, – согласился с ним доктор, вставая. – Кажется, наступило время для самого главного вашего урока.

– Почему? – в спину ему спросил Спиридонов, выходя из палатки. – Почему именно сейчас?

– Сейчас ваша душа открыта, – по-доброму объяснил Фудзиюки. – Раньше мое обучение проходило через ваш разум, не задевая вашу личность, но теперь ваш гнев сжег стену, которой вы отгородились от мира. А чтобы понять суть дзюудзюцу, нужно держать душу нараспашку открытой.

* * *

Спиридонов испытывал странную смесь ощущений – горечь, гнев, стыд, чувство несправедливости, обиду… От выпитого саке он слегка захмелел, и потому все эти эмоции еще более обострились.

– Вы и впрямь полагаете, что сейчас хорошее время для получения новых уроков? – горько улыбнулся он, выходя из своей не то палаты, не то камеры. – Сейчас, когда моя Родина попала в такое аховое положение…

– Трудные времена – самое лучшее время, чтобы учиться, – подтвердил Фудзиюки. – На сытый желудок урок не усваивается. Чем хуже, чем тяжелей обстоятельства – тем больше возможность чему-нибудь научиться. К сожалению, мало кто понимает эту в сущности очень простую истину. Человек склонен уходить в свое горе, топиться в нем, как нежная дева в пруду.