Читать книгу "В моих глазах – твоя погибель! - Елена Хабарова"

Спустя несколько минут он мог наблюдать стремительные перемены выражения лица молодого неудачника по имени Михаил Герасимов. От озлобленного желания остаться в одиночестве, чтобы пережить свой публичный позор, до радостного недоверия к вниманию иностранного журналиста.

Вальтер вынул блокнот и ручку. Поэт уставился на «Паркер» с золотым пером как на чудо. Впрочем, это и было чудо. Не так-то легко даже немецкому журналисту было раздобыть настоящий «Паркер» в ГДР!

– Я хорошо знаю вашу страну и очень люблю ее, – начал Вальтер. – К счастью, руки мои не обагрены кровью советских людей: я, благодаря тяжелой болезни, был освобожден от воинской службы…

Эта ложь стала для Вальтера привычной: с нее он начинал почти всякий разговор в Москве, и это всегда производило наилучшее впечатление.

– Вы москвич? – продолжал он.

Это тоже относилось к числу необходимых подходцев. Насколько успел заметить Вальтер, почти всем русским хотелось бы жить в Москве, а уж намек на малейшее сходство с москвичом воспринимался не иначе как комплимент. К тому же Вальтер должен был осторожничать: ни в коем случае не проболтаться, что ему уже известно, откуда приехал Герасимов.

– Нет, из Хабаровска.

– А, знаю этот прекрасный уральский город! – решил было щегольнуть эрудицией Вальтер – и чуть было не испортил всё дело.

– Уральский?! – возмущенно воскликнул поэт. – Да Урал – это, можно сказать, Подмосковье! А Хабаровск находится на Дальнем Востоке!

– Ну да, разумеется, не Урал, а Сибирь… – мечтательно протянул Вальтер – и снова оплошал.

– Говорите, любите Россию, а не знаете, где Дальний Восток? – сердито воскликнул молодой человек. – Дальний, понимаете?!

– Прошу меня извинить, – обаятельно улыбнулся Вальтер. – Я восполню пробелы в своем образовании, даю слово. Но сейчас мне хотелось бы узнать ваше творчество получше, услышать и другие ваши стихи. Но для начала скажите, пожалуйста, кто эта девушка, которая вызвала такой взрыв ваших чувств? Такую искренность, такую пылкость способно заслужить только необычное существо! Как ее зовут, если это не секрет?

– Ее зовут Женя Васильева, – слабо улыбнулся Герасимов.

Вальтер стиснул зубы, чтобы подавить желание снова придержать рукой сердце.

Да, Васильева! Она носит фамилию своей приемной матери, разумеется. И она в Хабаровске! Да, неисповедимы пути войны. Как Женя туда попала, можно только гадать.

– Видимо, это очень красивая девушка, – изрек он, стараясь не выдать, что фотография Жени лежит в его кармане. – Надеюсь, она ответит на ваши чувства. А как относится к вам ее семья?

Лицо Михаила помрачнело:

– Да она сирота, Женька-то, – пробормотал он. – Живет у Морозовых – у тети Тамары с Сашкой, ее сыном.

«Морозовы… Тамара… Сашка, ее сын… – мысленно повторил Вальтер и подумал: – Если я переживу этот день и не умру от разрыва сердца, это будет чудом!»

– Они родились в Хабаровске? – спросил он, надеясь, что его голос не звучит подозрительно хрипло.

– Да вроде бы нет, – ответил Мишка. – Хотя я толком не знаю. Знаю только, что раньше жили на военной базе, а потом на нашу улицу переехали. Да-да, прямо в наш дом, на улице Запарина, сто двенадцать… Женька… она необыкновенная! Она насквозь видит даже то, чего не может видеть! Она меня один раз от колонии спасала. Все думали, что я грабить пришел, а она одна знала, что я только керосину хотел взять в долг. Как сквозь стену увидела!

Вальтер смотрел на него – и готов был расцеловать. «Как сквозь стену увидела!»

Да! Дочь Грозы должна быть именно такой!

Ему хотелось говорить только о Жене и об этом Саше Морозове, который, без сомнения, был ее братом, однако теперь следовало хоть немного, хоть для приличия поговорить и о самом Михаиле Герасимове.

– Колония… это тюрьма? – осторожно спросил он. – Похоже, у вас бурная биография, мой молодой друг. Не могли бы вы что-нибудь рассказать мне об этом?

Неудачный ход. Михаил насупился. Видимо, ему было неприятны такие воспоминания. И вообще, Вальтер знал, что русские могут как угодно ругать свою страну между собой, но ощетиниваются в ее защиту, стоит иностранцу сказать хоть что-то, ее порицающее. Гроза, который ненавидел коммунистов, тоже был таким – он ни за что не позволял Вальтеру ругать Советскую Россию…

– Впрочем, если вы не хотите говорить на эту тему, то и не надо, – поспешно сказал Вальтер. – Бог с ними, с неприятными воспоминаниями! Прочитайте мне лучше еще какие-нибудь стихи.

Михаил закивал с явным удовольствием и начал декламировать – вполголоса, явно не желая, чтобы кто-то кроме добросердечного журналиста его услышал, а Вальтер являл сейчас образец самого что ни на есть благодарного слушателя, потому что… потому что…

Какие планы у судьбы моей,какие планы?Небось, такие же,как у родимой мамы:

к забору прислонив,отлупцевать по морде —за то, что сын,и что поэт,и слишком гордый.

За то, что до смерти влюбленв соседку Женьку:с гитарой под ее окномготов полжизни тренькать.

А Женька смотрит в никудакрылатым взороми видит то, что всем легконазвать лишь вздором.

Но проникает стены сквозьтот взор надменный.И, думаю, достигнет онкраев Вселенной,

где прошло-будущего сокв коктейле с «нынче»в ее головушку налит,словно в кувшинчик.

Как, как, как ведает онавсе эти тайны?Кто этот дар ей ниспослалнеобычайный?

Таких, как Женька,в мире нет – искать не стоит!О, если бы тоску по неймне успоко…

Мишка Герасимов не договорил – остолбенел со слогом «ить», который замер в его рту, словно камешек, которым он невзначай подавился. Спустя минуту, не меньше, с трудом вздохнул и, проглотив этот «камешек», пробормотал:

– Ух ты, вот это да!

Вальтер повернулся, чтобы посмотреть, куда это он уставился, – и сам замер, ошеломленный.

Хабаровск, 1957 год

Сашка взбежал на крыльцо.

– Тамама, я пришел!

Тамара резала свеклу на кухне. Рядом стояли миски с нашинкованной морковкой и квашеной капустой, оставшейся еще с прошлого года. На плите клокотала кастрюля. Пахло вареным мясом: утром Тамара принесла с базара свиных ребрышек. «Ага, будет борщ! – обрадовался Саша. – Тамамины борщи – лучшие на свете!»

Тамара оглянулась через плечо, ласково улыбнулась:

– Подписал обходной?

«Дурак, неужели ты мог принять всерьез то, что наговорила «китайская ведьма»? – смятенно подумал Саша. – Самое родное лицо, самая родная улыбка… Тамама – мачеха?»