Читать книгу "Кто боится смотреть на море - Мария Голованивская"

– Помнишь, после обеда мы устраивали сиесту, – не умолкала Марта, – и валялись до пяти-шести часов вечера? Ты читал мне вслух, а потом вы бегали с Андреем за окуньками…

Ласточка помнил, как во время этого чтения он все время поглядывал на часы, ведь они с Андреем начали ходить на рыбалку. К вечернему клеву они отправлялись на уединенное пресное лесное озерцо, маленькое, с неподвижной водой, отражающей поросший кустарником берег и идущее на посадку солнце. В волшебном отраженном небе чуть покачивались кувшинки и лилии, по этим облакам скользили водомерки, в них барахтались угодившие в беду стрекозы и бабочки. И страстность Андрея на этих рыбалках потрясала Ласточку, повидавшего к тому времени многое в своей богемной среде…

– Вы возвращались к ужину голодные как звери, с сияющими глазами, вы в минуту сметали все со стола и, стараясь не пропустить закат, бежали на море. Никогда наши отношения с тобой не были такими радостными, такими безоблачными…

Ласточка отметил про себя, что этих слов Марта не произносила, наверное, ни разу за последние пятнадцать лет – так непривычно они выходили у нее.

– Между нами царила такая гармония, такое взаимопонимание, такая дружба!

Он не узнавал Марту, она употребляла слова пятнадцатилетней давности.

– Это был самый прекрасный наш совместный отдых, и совершенно непонятно, почему после такой нашей близости ты тут же завел в Москве какую-то выдру (это и был Андрей), и мы начали ругань, переросшую в настоящую войну. Которая с некоторыми просветами продлилась все двенадцать лет нашего, с позволения сказать, сожительства.

Марта вернулась в себя.

– Я согласен с тобой, это был прекрасный летний месяц, – сказал Ласточка. – Я и сейчас часто вспоминаю этот чудесный отрезок («сантиметр», – вставила иронично Марта) нашей с тобой жизни.

После обеда он хотел поспать, но желание прочесть очередное письмо отгоняло сон. Он потянулся рукой к конверту и вскрыл его.

Почерк крупный, ровный, четкий, с завитушками, особенно обильными на заглавных буквах. По краям письма нарисованные карандашом гирлянды из роз, маков и гвоздик. Рисунок полудетский. На обратной стороне листа изображена девушка в подвенечном платье и фате, руки распахнуты, из раскрытых ладоней – желто-карандашное сияние. Из конверта выпали засушенные лепестки роз и веточки полыни:

«Боженька, лучезарный мой, единственный мой, свет моих очей, жених мой, возлюбленный, желанный Боженька! Вот уже семь лет я ожидаю Тебя. Приди же ко мне, невесте Твоей, слабой и немощной, но все столь же прекрасной, как и в тот день, когда Ты явился ко мне, в ту грозу, когда сидела я у стога, пытаясь хоть как-то скрыться от терзающей небо и землю бури. Тогда, выходя из дома утром, не знала я, на свидание с Кем на самом деле отправляюсь. Но Ты знал уже и привел меня к месту встречи. Недаром пошла я не лесом, а через поле, где застала меня гроза. Гроза бушевала, словно раненый огненный дракон, небо ревело, разражалось молниями и громом, деревья пригибало к земле, и если бы не тот стог, то, думаю, ветер унес бы меня, как былинку в небо. А там кто знает, к кому попала бы я, ведь нагрешила-то я в жизни, как и все тварные, предостаточно. Но Ты привел меня к этому стогу и я зарылась в него, словно в спасительное чрево. И молнии метались над моей головой, как бешеные, будто охотясь на какого-то невидимого зверя. Гром грянул такой силы, что казалось, земля лопнет, как ушная перепонка, лопнет и разнесется в прах, и все некогда соединенное воедино уже никогда не воссоединится, и будет лишь хаос своими осминожьими лапами перемалывать воздух и воду, горы и хрупкие человечьи строения. Все будет витать перемолотое, и из всего этого хаоса родятся невиданные чудовища, состоящие из всего, что было когда-то на земле. И эти чудовища пожрут все, и останется тогда на свете только один лишь ужасающий вопль человеческий, вопль, никогда не прекращающийся, потому что все это будет пыткою адскою и воплощенной болью.

И вот когда я все это узрела, вдруг прямо надо мной разверзлись небеса и медленно так, среди всей этой молниевой охоты и нечеловеческого рева, начал спускаться Ты – невредимый, златокудрый, синеокий, с белоснежными искрящимися крылами. Ты медленно так опустился, и, когда Ты коснулся ногой земли, вдруг стихло все, небо прояснилось, и Ты сказал мне: “Я твой Бог и твой Жених”. И я прямо затрепетала вся. Ни слова Тебе не отвечаю, но глазами-то смотрю. Уста Твои алые, медовые, щеки будто из розового шелка, нос белый, маленький, прямой, словно мраморный, над волосами сияние. Сложил Ты за спиной крыла и руку мне протянул: “Возьми Меня, жениха своего, за руку и не страшись”. Я руку к Тебе протянула, и меж нашими руками что-то вроде радуги образовалось – теплая такая радуга, притягивающая. Я подошла к Тебе ближе, провела рукой по крылам, а они влажные, теплые такие, и в руке у меня потом одно лучезарное перышко так и осталось. Ты голову склонил и Своим мраморной белизны лбом дотронулся до моего лба. Я обомлела вся, а Ты устами своими медовыми к моим мокрым да обветренным губам приник, после чего молвил: “Я Бог твой и жених, люби Меня, приду за тобой, когда настанет час, и имя этому часу «Время»”. Взмахнул крылами и улетел, в единочасье не стало Тебя. Только там, где пролетал Ты, воздух сделался будто розоватым, и долго еще в том месте он оставался розоватым, приходила я туда много, смотрела.

Побрела я домой, встретили меня отец и мать, чаем отпоили и всё спрашивали, что случилось со мной и где я была. Ведь дошла я до дому-то только к следующему утру. Но ничего не могла я им сказать, онемела я с того дня и все ждала Тебя, только об одном Тебе и мечтала. В деревне стали говорить, что чокнутая я. Кто жалел, кто смеялся, но я перышка твоего из рук никогда не выпускала, спала с ним, каждую ночь повторяя Тебе: “Твоя я, Господи, Твоя я возлюбленная и невеста”.

Много весен прошло с тех пор, а я все ждала Тебя, и вот однажды на заре, когда отправилась я к речке полоскать белье, вдруг за спиной послышались мне легкое движение воздуха и шум твоих крыл. Спустился Ты на берег и обнял меня крылами, и сквозь крыла Твои я ничего не видела, кроме сияющей белизны и солнечных лучей, и ангелы у меня в голове так сладко запели. А когда очнулась я, уже день наступил и сильно солнце припекало. Вернулась я домой и сказала: “Мамо и тато, сегодня во второй раз приходил мой жених, а в третий раз, когда наступит Время, он вернется за мной, и я пойду с ним его женой и буду с ним”. Все были премного изумлены, что я вновь обрела дар речи, а я все рассказала им, и детишкам рассказала, и они часто приходили ко мне и просили рассказать про ангела моего, и я всем им рассказывала.

Со дня второго Твоего сошествия ко мне, Боженька, прошло уже семь лет. Младшие братья и сестры мои повырастали, замуж повыходили, поженились. Уже и несколько ребятишек родилось. И гляжу я на них, на ребятишек этих, и в каждом из них вроде как что-то от твоего обличив нахожу. Сердце мое сгорает от тоски по Тебе. Каждый денечек, и в стужу, и в непогоду, и в зной, хожу я в поле, хоть стога-то того уже нет давно, на рассвете хожу к реке, а как бывает гроза, всякий раз иду в поле и, раскрывая объятия огненным небесам, все зову Тебя и зову. Люди меня блаженной прозвали, но не обижают, жалеют, и я жалею их, ведь никому из них Ты ни разу не показывался.