Читать книгу "Аномалия души - Алексей Хапров"

Я помотал головой.

— Нет. Было темно. Да и к тому же он быстро спрятался.

— А до этого, когда видел его раньше?

Я пожал плечами.

— Попытайся вспомнить, были ли на нём когда-нибудь кеды? — продолжал допытываться майор.

Я напряг память, но, не получив от неё требуемого отклика, беспомощно развёл руками.

— Жаль, жаль, — вздохнул Ланько. — Тут, понимаешь, какая штука. Следы, что мы обнаружили у подоконника, оставлены кедами. И они очень напоминают те, которые мы нашли в лесу. Если экспертиза подтвердит их идентичность, это будет означать то, что в тебя и Гоманцову, скорее всего, стрелял один и тот же человек. Теперь насчёт Зинкиного дома. Здесь ты прав. Его действительно подожгли. Кто-то напоил Зинку до потери сознания, разбрызгал по дому керосин и чиркнул спичкой. Сделать это просто так, конечно, не могли. Очевидно, она что-то знала. А коли так, то дело принимает серьёзный оборот. Преступник явно из местных. Он слишком хорошо ориентируется. Знает все потайные ходы. Чужак не смог бы так уверенно продвигаться в темноте по задворкам. Да и короткий путь к лесу известен далеко не всем.

— Короткий путь к лесу? — удивлённо переспросил я.

— По кукурузному полю проложена тропа, — пояснил майор. — Её протоптали те, кто ходит на болото за клюквой. Обычный путь через развилку, которым пользовался ты, гораздо длиннее. А по тропе — раз, и там. Тот, кто в тебя стрелял, следовал именно по ней. Поэтому ты его и не заметил.

— Вот оно что, — ахнул я. — Значит, когда он увидел, что мы с Нигером направляемся к болоту, он ринулся нам наперерез, а когда мы подошли — уже сидел в засаде.

— Именно так.

— Это Яшка, — уверенно заключил я.

— Это нужно ещё доказать, — парировал следователь. — Мы его, конечно, проверим. Но что-то я сомневаюсь, что у него есть ружьё…

Когда я вернулся домой, Наталья сидела на кухне.

— Слава богу, живой, — облегчённо выдохнула она. — Можешь ничего не рассказывать, я уже всё знаю. Мне звонил Никодим. Тебя точно не задело?

— Не задело, — подтвердил я.

Моя сожительница перекрестилась. В её голосе появился сарказм.

— Ну что, доволен? Я тебе говорила! Я тебя предупреждала, что ни к чему хорошему это не приведёт! Зачем тебя туда понесло? Что ты хочешь кому доказать?

— Прекрати, — попросил я.

Губы моей курортной знакомой задрожали.

— Говоришь, прекрати? Ты знаешь, что такое одиночество? — с горечью произнесла она. — Нет, не знаешь. Ты когда-нибудь пробовал его на вкус? Нет, не пробовал. Ты даже не представляешь, какой он горький! Как мне хочется, чтобы со мной был кто-то рядом! Кто-то близкий, кому я была бы не безразлична, кто был бы готов обо мне позаботиться. Я устала ощущать свою абсолютную никомуненужность! Меня окружают только стены, мебель, опостылевший своей болтовнёй телевизор, — и ни одной живой души! Ни одной! От этой тишины хочется выть! Тут даже скандал показался бы райской музыкой! Только скандалить не с кем. Чтобы избавиться от одиночества, порой бываешь готов на всё. Даже на то, чтобы перегрызть глотку любому, кто пытается этому помешать…

Хозяйка запнулась и умолкла. На моей душе заскребли кошки. Я наклонился к Наталье и нежно её обнял.

— Ты не одна. Рядом с тобой я.

— Где ты рядом? Где?

В глазах моей сожительницы заблестели слёзы. Мы помолчали.

— Выяснили хоть, кто стрелял? — как бы между прочим, осведомилась она.

— Пока нет, — ответил я. — Но подозреваемый есть.

И я поведал ей свои соображения насчёт Яшки Косого.

— Ланько сказал, что его проверят. Но он сомневается, что у него есть ружьё.

Плечи Натальи напряглись. Она задумчиво уставилась перед собой, закусила губу, затем выпрямилась и поднялась с места.

— От этого бандита всего можно ожидать. Ладно, иди обмойся и смени одежду, а то от тебя смердит Гоманчихиной вонью. А я пока сделаю небольшой ланч. Не ложиться же тебе на пустой желудок.

Я кивнул и послушно направился в ванную.

Когда я вернулся, на столе лежали бутерброды. Рядом с ними дымился чай. Я приступил к трапезе. Хозяйка задумчиво смотрела на меня.

— Серёжа, — тихо вымолвила она.

Я поднял глаза.

— Давай отсюда уедем. Я продам магазин, продам дом. Мы переедем в твой Петрозаводск, купим хорошую, просторную квартиру, шикарный автомобиль, откроем дело. У нас всё будет хорошо, вот увидишь! Будем каждый год ездить на курорт. Я рожу тебе ребёнка, и у нас будет крепкая, дружная семья.

В голосе Натальи звучало столько пронзительной мольбы, что моё сердце сжалось. Я смущённо кашлянул.

— Может тебе не стоит отсюда уезжать? Ты живёшь здесь с самого детства, всех знаешь, и тебя все знают. А на новом месте будет всё чужое. Придётся как бы заново начинать жизнь.

— Ну и пусть! Пусть заново! Может мне это как раз и нужно! Какая может быть жизнь, когда всё вокруг неустанно напоминает о пережитом? Когда каждая стена, каждый предмет мебели, каждая вещь заставляют вспоминать о сыне. Вот здесь он сидел, вот здесь он спал, вот здесь он играл. Его уже нет, но он как бы есть. Он будто сидит здесь, рядом. Я даже слышу его голос: «Мама, мама…». И пока я буду жить в этом доме, он будет оставаться со мной. В моей душе, в моей памяти, в моём сердце. Серёжа, я начинаю сходить с ума!

Наталья уронила голову и закрыла лицо руками. Её спина затряслась. Во мне заговорила жалость.

Те, кто обладает солидным жизненным опытом, наверняка согласятся, что делать какой-то серьёзный, ответственный выбор всегда бывает нелегко. Приходит время, когда твой жизненный путь перестаёт быть чётко очерченной прямой, и как бы раздваивается, где одна ветвь — это привычное, укоренившееся, устоявшееся, а другая — новое и непознанное. Твоя душа бурлит и пенится, как забродившее старое вино. Она рвётся к переменам. Но твой закостенелый консерватизм точно пленит её своими путами. Ты мучаешься, колеблешься, в тебе идёт отчаянная внутренняя борьба. Кажется, этому не будет ни конца, ни края. Но вдруг наступает момент, когда в тебе что-то ломается, и ты в порыве решимости, наконец, делаешь свой выбор.

Я поднялся из-за стола, крепко прижал голову Натальи к своей груди, нежно поцеловал её в лоб и произнёс:

— Ну, что ж, давай…

Направляясь в спальню, я решил заглянуть в «детскую». Я открыл дверь, зашёл в комнату и зажёг свет. Рисунок мамы снова валялся на полу. Меня охватило жгучее, необъяснимое чувство тревоги. В ушах зашептал чей-то тихий, назойливый голосок. Произносимых им слов я не разбирал, но улавливал, что они несли в себе какое-то предостережение…

Глава двадцать третья

Болотная жижа отдавала гнилью. Несмотря на то, что это был всего лишь сон, я отчётливо ощущал её тошнотворный запах, как будто находился рядом с ней наяву. Сырой, прохладный туман пробирался сквозь одежду и, соприкасаясь с кожей, вызывал в теле дрожь.