Читать книгу "Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она "научилась" - Лина Данэм"

13. Радуйся жизни, сука.

Грейс

Я была единственным ребенком, пока мне не исполнилось шесть.

О размножении и планировании семьи мне было известно мало, но я знала, как бывает: дети в садике обсуждали, у кого есть братья и сестры, а у кого нет.

— Мама больше не может родить ребенка.

— Папа говорит, одного меня им достаточно.

В первый же день воспитательница спросила:

— У тебя есть брат или сестра?

— Нет, — ответила я. — Но моя мама беременная.

Мама ни капельки не была беременна, и ей пришлось объясняться, ибо воспитательница поспешила поздравить ее «со скорым прибавлением».

— Тебе хочется сестру или брата? — спросила мама тем же вечером, когда мы сидели за кофейным столиком и ели китайскую еду.

— Конечно, — отозвалась я, как будто она предложила еще один блинчик мушу.

Мне было невдомек, что мой голос перевесил чашу весов, и родители взялись за дело всерьез. Я жила себе спокойно и не подозревала о том, какая буря бушует в нижней спальне. Два года спустя, в один знойный июньский день, мама, сидевшая за рулем нашего «вольво», повернулась ко мне и сказала:

— Представляешь, скоро у тебя будет сестренка.

— Нет, не будет, — ответствовала я.

— Будет, будет, — мама широко улыбнулась. — Совсем как ты хотела.

— О, — произнесла я, — я уже передумала.

* * *

Грейс появилась на свет в конце января и как раз в конце выходных. Мы стояли перед лифтом, и тут на паркет хлынул поток: у мамы отошли воды. Она заковыляла обратно, отвела меня в комнату и уложила спать. В три часа ночи я проснулась. В доме было темно, и только в спальне родителей горел свет. Я прокралась через холл и увидела няню по имени Белинда, которая лежала на их кровати и читала, а рядом лежали мятные карамельки в фантиках и фарфоровая кукла (59 долларов 95 центов, выплата в пять приемов; я увидела ее в рекламе и потребовала купить).

Утром меня отвели в больницу на Бродвее. В детской комнате Грейс была единственным белым младенцем, остальные малыши были сплошь китайцы. Внимательно рассмотрев их сквозь стекло, я спросила: «Которая?»

Мама лежала на больничной койке. Ее живот выглядел таким же наполненным, как накануне, только сделался мягким, как желе. Я старалась не таращиться на ее покрасневшие груди, свисавшие между краями кимоно. Лицо у нее было бледное и усталое, но когда я села и папа положил мне на колени ребенка, она посмотрела на меня выжидающе. У девочки было продолговатое тельце, плоское красное личико и шишковатый череп, весь в чешуйках. Она была слабая и беспомощная. Сжимала и разжимала крошечный кулачок. Новая кукла нравилась мне куда больше. Папа взял полароид, и я подняла Грейс перед собой, как призового кролика на фермерской ярмарке.

Когда Грейс привезли домой, я целую ночь вопила: «Она чужая! Отнесите ее обратно!» — пока не уснула в кресле, выбившись из сил. Мне было так больно и горестно, что я до сих пор помню это чувство, хотя никогда больше его не испытывала. Наверное, примерно то же самое чувствуешь, обнаружив измену супруга. Или когда тебя увольняют с работы, которой ты отдала тридцать лет жизни. А может быть, так переживаешь утрату того, что ты считала своим.

С самого начала в Грейс таилось нечто загадочное. Она отличалась самообладанием, и по ее виду нелегко было понять, что у нее на душе. Она не ревела, как обычные дети, и свои желания высказывала неопределенно. Не была особенно ласковой, и если ее обнимали (по крайней мере, если ее обнимала я), начинала извиваться и вырываться, как капризный котенок. Как-то раз, ей было года два, она заснула прямо на мне. Я сидела в гамаке, не шевелясь, чтобы ни в коем случае не разбудить ее. Я прижималась носом к ее мягким волосам, целовала пухлую щечку, водила указательным пальцем по густым бровям. Наконец она все-таки проснулась и так подскочила, будто заснула в метро на коленях у чужого человека.

Манеж Грейс стоял посреди гостиной, между диваном и обеденным столом, на котором я вырезала свое имя. Вся наша жизнь вертелась вокруг Грейс: родители одновременно говорили по телефону, я рисовала «модниц» и «уродцев». Время от времени я становилась на коленки перед манежем, придвигалась вплотную к сетке и ворковала: «Грейси-и-и, приве-е-е-т». Однажды Грейс привалилась к сетке и прижала тонкие и твердые губы к моему носу.

— Мама, она меня поцеловала! Гляди, она меня поцеловала!

Я опять нагнулась — Грейс изо всех сил цапнула меня за нос двумя своими новенькими зубами и рассмеялась.

Когда Грейс подросла, я завела обычай покупать у нее время и любовь. Доллар монетками по 25 центов, если она позволит загримировать себя под байкершу. Три конфеты за пять секунд поцелуя в губы. Любая передача по телевизору, если она согласится просто «полежать на мне». Я перепробовала кучу приманок, как записной соблазнитель, домогающийся девочки из рабочего пригорода. А вдруг Грейс охотнее даст себя поцеловать, если я надену бабушкину медицинскую маску? (Ответ был — «нет».) Я хотела быть не только любимой, но и нужной: старшая сестра, которая ведет по жизни беззащитную младшую. С извращенным удовольствием я рассказывала Грейс о смерти дедушки, о пожаре через дорогу и других печальных событиях, в надежде, что страх заставит ее броситься в мои объятия и внушит доверие ко мне.

— Ты чересчур стараешься и делаешь только хуже, — сказал папа.

И я отступилась. Но стоило ей заснуть, я подкрадывалась и слушала ее дыхание: вдох — выдох, вдох — выдох, снова вдох — пока она не переворачивалась на другой бок.

* * *

Грейс всегда озадачивала окружающих. Она была очень умна, интересовалась самыми разными вещами, от архитектуры до орнитологии, причем в ее поведении не было раздражающих странностей вундеркинда: она мыслила скорее как взрослый человек. Я в детстве противно зазнавалась, раздражала всех самодовольством, могла заявить, что читаю словарь «для развлечения» или что «мои сверстники не любят серьезную литературу». Копировала «особенных» киногероев. А Грейс просто существовала, и в ней были ум и интерес к миру. То она, выйдя в ресторанный туалет, вызывала на разговор сорокалетнюю женщину, переживающую развод, то спрашивала, какой вкус у сигареты, то залезала в кладовку и с отвращением и любопытством глотала водку из самолетной мини-бутылочки.

Только один раз она повела себя слишком по-взрослому. Это было на заре развития социальных сетей, Грейс тогда училась в пятом классе и попросила меня создать ей аккаунт в Friendster. Мы вместе перечислили ее интересы (наука, Монголия, рок-н-ролл), написали, чего она ждет от общения (дружбы) и загрузили размытое фото, на котором Грейс, в купальнике неоновых оттенков, посылает воздушный поцелуй камере. И вот как-то ночью я забрала компьютер и обнаружила открытую страницу Friendster. На ней было около десятка сообщений, все от некого Кента: «Если тебе нравится Рем Колхас[63], нам обязательно нужно встретиться». Будучи изрядным паникером, я разбудила маму, и та утром, пока Грейс ела оладьи, приступила к ней с допросом. Грейс пришла в ярость и не разговаривала со мной несколько дней. Она не хотела знать, пыталась ли я защитить ее и что было на уме у «торгового представителя в рекламе» Кента. Я выболтала ее секрет, остальное не имело значения.