Читать книгу "Пожар Саниры - Эд Данилюк"

Потом Саниру потащили вскапывать землю. Он брёл среди полей к выделенному их дому участку. Он едва переставлял ноги. Голова была пустой. В груди – обида.

– Санира, хватит! – пыталась докричаться до него мачеха. – Мне уже надоели твои выходки! Давай! Чего стоишь? Тут полоса земли на тринадцатьраз ртов, а вскапывать её нам двоим!

– Нам двоим? – бессмысленно повторил её последние слова Санира.

Тётка тащила его за собой.

– Да, двоим! А ты не знаешь?!

Санира знал. Остальные члены дома валили лес, заготавливали глину, присматривали за скотиной, расчищали участок от обугленных брёвен, спёкшейся замазки и всякого мусора. А нужно было ещё наносить воды, сготовить еду, не дать разворовать пожитки, уберечь детей от несчастий…

Вскапывать землю предстояло двоим – ему и Жетиси. И делать они это должны были быстро. Потому что дом сгорел, а время для сева давно прошло…

Санира взял протянутую ему мотыгу. Каменное лезвие, когда-то изготовленное им самим, длинная отполированная ручка, на которую это лезвие насажено строго поперёк…

– Санира! – опять крикнула тётка, увидев, что тот застыл с отсутствующим видом.

Юноша обмотал ладони тряпками и принялся за вскапывание. Каждый удар глубоко вонзал лезвие в почву и отворачивал крупную глыбу земли[18]. Зола от только что сожжённой травы оказывалась на дне. Удар, ещё удар, ещё. Шаг вперёд. И снова три удара, иногда четыре. Новый шаг. Земля была влажной, мягкой, но корни травы значительно осложняли работу.

Юноша вдруг стал что-то ощущать, хоть и не сразу понял, что именно. Он рыхлил землю и прислушивался к дрожи деревянной ручки, к звуку вспарываемой земли, к матовому блеску отточенного кремня. В насадке чувствовалось напряжение. Там возникла тонкая нить расслоения, совсем крошечная, и у юноши не было никаких сомнений, что камень вскоре расколется. Санира менял угол, под которым мотыга входила в землю, по возможности ослаблял усилие, медленнее выдёргивал насадку из почвы, но, увы, уверенности, что это поможет, не было. Юноша уже знал, как именно расколется насадка – треснет наискосок, и даже знал когда – дня через два-три. Надо было срочно готовить замену…

Размышления о мотыге расшевелили Саниру. Он стал ощущать жгучие лучи солнца на спине, запах свежей земли, прохладный ветерок.

Когда дневной глаз богини-Небо поднялся над землёй ещё на одну ладонь, Санира полностью пришёл в себя. Руки взмахивали мотыгой мерно, сильно, часто. Раз за разом каменное лезвие вонзалось в почву. Полоска чёрной земли позади становилась всё длиннее.

Мачеха шла впереди. Не слишком далеко, но всё же. Санира и не заметил, когда она его обогнала.

Рассеянные по полю люди вскапывали землю в полном молчании. Все устали. Разговаривать никому не хотелось.

Когда дневной глаз богини-Небо поднялся ещё на ладонь, почти достигнув самой середины, к ощущению усталости добавилось чувство жажды. Пот густо покрывал лоб, стекая солоноватыми капельками по носу и губам. Санира его уже не вытирал.

Спустя какое-то время люди наконец начали бросать свои мотыги. Один за другим горожане потянулись к краю поля.

Полдень!

– Отдохни, – сказала Жетиси, проходя мимо.

Санира с трудом, с хрустом, распрямил ноющую спину. Потянулся, выгибаясь назад. Снова захрустело. Юноша размотал тряпки на горящих ладонях, содрал с себя полотняную накидку, не подумав, что обнажает спину, всю в багровых полосах, и вытер тканью пот с лица.

– У-ух! – рассмеялась какая-то женщина. – Да тебя пороли недавно! Ишь как исполосовали! Интересно, за что?

Санира, бросив на неё раздражённый взгляд, не ответил.

Все собирались около ручья, в тени деревьев. Люди пили, умывались, тихо переговаривались. Когда дошла очередь до Саниры, он влил в себя чуть ли не с тринадцатьраз пригоршней воды, а потом долго ополаскивал разгорячённые лицо и грудь, лил воду на голову, плескал её на спину. Прохладная влага освежала, ветерок остужал кожу.

Жетиси, поглядывая на Саниру, что-то рассказывала подругам на ухо. Те тихонько хихикали.

В груди вновь всколыхнулась обида.

Санира отошёл от ручья, и его место тут же кто-то занял.

Полумрак под кронами деревьев казался наполненным покоем и уютом.

Взрослые затеяли разговор о грядущем переселении части мужчин на новое место. Разделение Города пугало всех. Чутьё горожан восставало против столь странного решения, и люди, собравшись в кружок, тихо поругивали Субеди.

Она ошиблась, серьёзно ошиблась. Это было всеобщее мнение. Разделять Город нельзя. В мире, где безопасность и благополучие зависели от численности и единства людей, уход части мужчин казался едва ли не злодеянием.

Санира направился к сидевшей отдельно группке молодых. Хотел было устроиться около друзей Радиги – Тисаки и Шуримы, да тут неожиданно для себя увидел, что и сам виновник сегодняшних треволнений тоже был здесь.

Радига лежал на земле вдали ото всех, явно не желая ни с кем общаться. Ссадины на его лице покрылись корочками спёкшейся крови.

Что-то остановило Саниру, и он, не решившись бухнуться рядом, сел в нескольких шагах, в стороне. Потом бросил на землю полотно и лёг на него, осторожно пристроив саднящую спину. С невыносимым, щемящим удовольствием ощутил, как расслабляются мышцы и успокаиваются дрожащие от усталости руки.

Мерно покачивавшуюся на волнах умиротворённости тишину не могли потревожить ни приглушённый разговор Тисаки и Шуримы, ни едва различимые звуки ударов топоров, доносившиеся из далёкого Леса.

Друзья Радиги избегали смотреть в сторону своего товарища. И ни словом не затрагивали утреннее происшествие. Говорили только о девушках. Быстро выяснилось, что одна из красавиц, встреченных позавчера на обряде очищения, понравилась обоим. Потом Тисака сказал, что видел, как вокруг той девушки крутился Парава, а Шурима – что о ней в тот же вечер говорил живущий в их доме странник Десуна. Подробностей о внешности красавицы становилось всё больше, и Санира вдруг осознал, что речь идёт о Натари.

Юноша ощутил укол досады. Сначала он решил, что это из-за того, что Десуна, который должен думать о Такипи и только о Такипи, говорил о другой девушке. Однако вскоре признался себе, что дело было в Натари. Санире было неприятно, что её обсуждали. Неважно кто. Главное, её обсуждали. Это почему-то казалось чуть ли не кощунством.