Читать книгу "Двойная жизнь - Олег Рой"

Ну и где, спрашивается, искать этого гипотетического «кого-то»? Даже если этот «кто-то» – тот «тако-о-ой» инструктор. Ну Баскаков выяснил – Алекс Смелый именовался тот инструктор. Действительно: красавец – смерть девкам! Даже шрам через всю щеку его не портил. Вот вроде примета, да? И имя есть к тому же, и фамилия. А толку? Тоже пропал. Эти сплавщики – народ вольный, сегодня здесь, завтра в Теберде какой-нибудь. Тупик.

Подумав над Юлиными «командировками», Баскаков, естественно, предположил, что ее могли использовать как курьера: черный нал – штука неистребимая. Но ни из кого ведь на эту тему – они же себе не враги, так подставляться, – и словечка не вытянешь, хоть неделю допрашивай.

Перелопатив гору «происшествий», он обнаружил, что в это же время в городскую больницу поступил – внимание – «с огнестрельным ранением правого бедра»! – некий Константин Седов. Опаньки! Бывший зек, две ходки, одна по малолетке, за драку с «особо тяжкими», вторая «за хранение». Баскаков проторчал в палате у Седова черт знает сколько времени – и что? Пшик! Костя угрюмо матерился на возомнивших себя охотниками придурков, которым «только бы пострелять, а вокруг поглядеть недосуг, чтоб им глаза на лоб повытаскивало» – и больше ничего. Гражданская жена Кости – милая, очень домашняя – и вовсе ничего не знала: уходил в лес, вернулся, истекая кровью. В общем, и здесь тоже был тупик.

Везде был тупик.

А он-то рассчитывал, что раскрутит это хитрое дельце – и уйдет на заслуженный отдых героем. Увы. Героического финала не получилось. На заслуженный отдых Баскакова проводили тихо, сунули в зубы почетную грамоту от министерства да наградные часы (очень скромные) – и гуляй, пенсионер. Иди куда желаешь, все просторы России перед тобой, начиная от Уфы, далее везде.

В Уфе Ивану Ипполитовичу оставаться не хотелось. Тянуло в родной Ленинград, как-то мгновенно успевший превратиться в Санкт-Петербург. Впрочем, Питером-то его всегда называли, еще когда молодой Ваня Баскаков там юрфак заканчивал и получал распределение в Башкирию. Небогатая хрущевка в Автово после смерти матери (отца убил засевший возле сердца немецкий осколок, еще когда Ваня Баскаков ходил в школу) пропала, такие тогда были законы: ты в Уфе служишь? – вот и отлично, а квартира не твоя, а государственная.

Возвращаться, впрочем, было куда. Времена поменялись, а с ними и законы. Отцовская сестра, старая блокадница, тихо отойдя в мир иной, завещала племяннику комнату на Васильевском. Иван Ипполитович приезжал раз в год, в отпуск, оплачивал воду-свет-газ, перебрасывался парой-тройкой слов с соседями. Кроме него, в квартире жили еще трое, все милые, интеллигентные.

Такая коммуналка, может, лучше иной изолированной жилплощади, думал отставной следователь, сидя в «Катькином садике». Под ногами толкались толстые голуби, мимо раскатывали сверкающие иномарки, по тротуарам фланировали девицы в нарядах «из последней миланской коллекции». А в голове крутилось то незавершенное дело. Отыскать в Питере дочку пропавшей в Башкирии женщины для старого следователя было детсадовской задачкой. Ну поменяла она фамилию, подумаешь!

После Машиного рассказа пазл в голове отставного сыщика сложился мгновенно. Мать ее, пропавшую Юлию Чернову, конечно, втемную использовали. Вот только практических результатов из этого никаких не получалось. Юлия Андреевна небось пьет сейчас со своим любовничком экзотические коктейли под тропическими пальмами, черта с два их теперь достанешь, это Баскаков очень даже хорошо понимал. Он все так же сидел в «Катькином садике» – если погода позволяла, все так же толкались вокруг толстые голуби, все такие же модные красавицы и красавцы важно вынимали себя из сверкающих автомобилей. Одни часы на запястье какого-нибудь из этих «красавцев» стоили больше, чем вся баскаковская пенсия – даже если он проживет еще сорок лет. А какой-нибудь Алекс Смелый – раз – и хапнет двадцать миллионов евро.

Годы беспорочной службы, говорите?

Денис-Алекс

Инзер

Нож был острый, поэтому резать было… трудно. Денис боялся взять слишком глубоко, сообразив, что глубокий порез «развалится» и шрам будет выглядеть совсем не так, как надо. Да и заживать глубокий разрез будет черт знает сколько. Если вообще заживет, мало ли какие тут микробы, может ведь и загноиться, и тогда уж точно – прощай, легенда!

Смыв кровь, он оценил результаты своего «художества»: вышло похоже. Даже не просто похоже, а прямо-таки точь-в-точь. Если, конечно, не считать того, что шрам от свежего пореза отличается, как дубленка от пасущейся на лугу овцы. Сколько нужно времени, чтобы порез зарубцевался? Неделя? Месяц? Да и загореть нужно – тот разбитый парень, как его, Алекс Смелый, прожарен солнцем до цвета дубленой кожи. И такой же жилистый. А он, Денис, хоть и ходил регулярно в спортзал, типичный горожанин – бледный и вялый, как картофельный росток. Ну что ж, придется побродить по здешним лесам, продубить под солнцем кожу, подтянуть размякшие мышцы. Чтобы сходство стало полным.

Окунув лицо в реку, подождал, пока ледяная вода не остановит более-менее кровь, залепил рану размятыми листьями подорожника, стянул пластырем, покрутил головой – вроде держатся. Вскинул на плечи нетяжелый рюкзак, в кармане которого покоился паспорт на имя Александра Смелого, обернулся на реку, где буйная вода продолжала играть с телом «Дениса Воронцова» (о чем недвусмысленно свидетельствовал паспорт в кармане надетой на нем драной штормовки), и двинулся в путь.

Хотя какой там путь? Ни пути, ни дороги, ни хотя бы плана какого-нибудь у Дениса и близко не было. Ну в самом деле, о каком направлении, о какой цели может идти речь? К монгольской или казахской границе? Смешно. Поэтому никаких направлений. Куда глаза глядят, в общем. Эдакий поход экспромтом. Припасов из рюкзака надолго не хватит, но с голоду в лесу не помрешь, разве что совсем дурак. Ночи сейчас теплые, да и спальник в рюкзаке, ручьев да родников и вовсе навалом, не пропадешь. Как там говорится? Давайте решать проблемы по мере их возникновения. Главная проблема сейчас – скрыться, запутать следы.

На второй день своих блужданий Воронцов наткнулся на беличий склад – расщелина под корнями кривой сосны была битком набита орехами. Он не был так уж сильно голоден, но грыз их с жадностью, пока горло не запершило изжогой. Похлебав из фляги согревшейся, отдающей железом воды, он привалил рюкзак к стволу, откинулся, как на спинку кресла, и задремал.

Проснувшись, увидел на свисающей сбоку ветке муравья. Тот деловито торопился куда-то по своим муравьиным делам. Может, съестное искал, может, новые территории исследовал. И как-то вдруг стало ясно: хватит метаться щепкой в водовороте, надо как-то обустраиваться в этой новой жизни. Прилаживаться к ней, осваиваться, привыкать. Это день-два-три можно прожить как придется, а месяц (ну или сколько ему придется бродить до тех пор, пока шрам не зарубцуется и не подойдет время выходить к человеческому жилью) – это очень долго. Жизнь – это в первую очередь быт, с какой стороны ни посмотри. Еда, вода, ночлег. В первую очередь нужно вытащить из глубин памяти опыт студенческих походов и содержание читанных когда-то книжек по выживанию, осмотреться, поискать в ручьях пресноводных мидий, попробовать поймать рыбу (орудовать острогой пока так и не получалось, но капроновая нитка сойдет вместо лески, а крючок – когда-то он умел делать рыболовные крючки из английской булавки), определить съедобные растения.