Читать книгу "По понятиям Лютого - Данил Корецкий"

* * *

А Студент тоже напился. Потому что совсем рядом просвистела расстрельная пуля, можно сказать у виска, даже по волосам зацепила. Хотя там в упор стреляют, в затылок, не промахнешься. А кто говорит – вообще автомат специальный стоит: вроде на медосмотр привели, поставили рост мерить, только планка головы коснулась, тут же «бах» – четыре сбоку, ваших нет! А еще рассказывают, будто пускают тебя по коридору, а там сбоку лучик с фотоэлементом: пересек – опять же «бах» – и готово… Или вызвали какую-то бумагу подписать, ты наклонился, а тебе «бах» сзади… Много всякого говорят. Только скорей всего «порожняки» гоняют. Тот, кто это наверняка знает, тот уже никому не расскажет. Вот и он бы это точняком узнал, только… отвел беду. Кто отвел? Ну, уж конечно, не тот, кто от всех нормальных людей отводит. Тот отвел, чье имя лучше не поминать на ночь глядя! Но как же это у него вышло: столько мурых оперов вокруг крутилось, а перстня на пальце не увидели?! Что это за перстень такой? Откуда он вообще взялся?!

Студент взглянул на перстень. Лев вроде бы добродушно улыбался, и камень вроде посветлел, и в нем что-то шевелилось… Он поднес руку к глазам и будто через огромную линзу телевизора «КВН» увидел на крохотном экране бурлящую толпу в странных одеждах: тянут руки вверх, подпрыгивают, а один выпрыгнул и вроде что-то схватил…

Часть вторая

Раб Модус

Глава 1

Казнь чернокнижника

Ершалаим, 109 год н. э.

Печь утренний хлеб – тяжкий труд. Вставать в предрассветных сумерках, балансировать на узкой лестнице с тяжелыми кулями муки на спине, толкать ворот огромной дежи с тугим тестом, которое сопротивляется тебе так, словно ты пытаешься выкорчевать собственный позвоночник; мышцы быстро немеют, легкие забиты мукой – кха! кха! – но надо еще сто раз нырнуть в похожую на адовы врата печь, чтобы прилепить сырую лепешку к раскаленным глиняным стенам, а потом вовремя снять ее, завернуть в виноградный лист и уложить в тележку разносчика хлеба…

Но Модусу с Квентином еще повезло. В пекарне Лихура-Набатейца, что в соседнем квартале, рабам надевают кандалы и тяжелые широкие доски на шею, чтобы они не могли есть хлеб без спросу. Один из-за этой доски застрял в жерле печи, его голова стала как печеное яблоко. В домах у богатых римлян рабов избивают за малейшую провинность. А если бы они попал к греческому торговцу, коих немало в Ершалаиме, что было бы тогда? Как рыба боится испепеляющего жара солнца, как зверь боится огня, так раб боится алчных и жестоких сыновей Эллады. Греки первыми среди людей стали превращать подобных себе в рабов, они давно разучились видеть в них живых существ: раб – это грязная вода, которую выливают в песок, омыв ею ступни.

Нет, им здорово повезло, тут даже спорить нечего. Пекарь Захария, их хозяин – человек не злой. Он иудей, а большинство иудеев, согласно своей вере и традициям, к рабам относятся терпимо. Модус и Квентин спали на чистых подстилках, при простудах и желудочных коликах их пользовал семейный лекарь, а время после утренней выпечки и до полудня – седьмая часть небесного хода солнца – было их личным временем, когда они могли идти куда хотят и делать что им вздумается. Но как говорят иудеи: «Где много меда, там много яда». Жена Захарии – Ассма – добротой не отличалась. Насколько Захария был душевен и прост, настолько она была сварлива и подозрительна. Мало того что рабам спуску не давала, придиралась ко всякой мелочи, а то и высечь могла за сгоревшую в печи лепешку, так ведь и мужа она пилила тоже.

Хотя это мелочи. А что до тяжелой работы, то для настоящих воинов, коими считали себя Модус и Квентин, нет ничего тяжелее ярма пленника и побежденного; все прочие тяготы они переносят легко, как пот и грязь собственного тела. К тому же, надо отдать должное справедливости Захарии: его домочадцы, включая старших дочерей, племянников и даже двенадцатилетнего Иохава, любимца и единственного наследника, тоже трудились в пекарне. Конечно, не наравне с рабами, но все же…

В воскресенье, с самого раннего утра, едва успело взойти солнце, по улицам пошли глашатаи, гортанно выкликая:

– Справедливый приговор и страшная казнь для чернокнижника Кфира! Приходите на дворцовую площадь! Да убоятся все колдуны! Да убоятся враги императора! Да убоятся враги Ершалаима!

Размеренная жизнь города взбудоражилась. Казнь – это развлечение, нарушающее монотонность повседневности. Такое же, как приезд странствующих актеров или циркачей, даже еще более притягательное, ибо процедура насильственного прерывания жизни волнует гораздо больше, чем даже процесс ее зарождения. Народ надевал свои лучшие одежды и выходил из жилищ. К площади стягивались водоносы и менялы, торговцы сладостями и городские воры, туда шли пешие и конные, здоровые и калеки, покачиваясь, продвигались над толпой богато убранные паланкины знати, бойкие разносчики тащили корзины с хлебом и короба со сладостями, и желтая пыль стояла над улицей, как туман.

В девять Модус и Квентин достали из печи последние утренние лепешки, которые в корзине разносчика тут же отправились на продажу толпе, собравшейся на дворцовой площади. Теперь можно отдыхать. Они вышли на задний, рабочий двор. Тут бродили куры и гуси, в загонах блеяли овцы, у сараев для инструмента лежали плуг и борона. Невдалеке, за кругом масличного пресса начинался распаханный огород, за ним конюшни…

Модус сразу рухнул в тени старой оливы и лежал неподвижно, как убитый. Правда, всего несколько мгновений. Гибкий, подвижный, как карась, он не мог долго оставаться в одном положении, несмотря даже на сильную усталость. Первым делом он молниеносно махнул рукой и ловко поймал муху, которая кружилась рядом. Сел, потряс кулак над ухом, послушал. Прихлопнул муху о другую ладонь. Спросил:

– Ну что, пойдем на площадь?

Квентин умывался над большим глиняным чаном, который заменял им умывальник. Свисавший с шеи медальон – осколок кремния с просверленной дыркой – он перекинул за спину, между лопаток, чтобы не мешал.

– Друг мой Модус, я еще хорошо помню красные дубравы Девона[10], где на каждом дереве, на каждой ветви висели человеческие головы и потроха… Вряд ли меня удивит казнь этого несчастного колдуна.

– Думаешь, он и вправду колдун?

– Как я – король Персии. Будь он настоящим колдуном, превратился бы в воробья и улетел, да еще бы нагадил на головы своим судьям!

Волосы у Квентина светло-русые, мягкие, как лен, а мука, которой они щедро присыпаны (как всегда бывает у любого работящего хлебопека), почти незаметна. Лицо овальное, с выступающими скулами и развитыми надбровными дугами, из-под густых бровей смотрят на мир голубые глаза. У него белая кожа, прямой короткий нос, узкие, плотно сжатые губы прячутся в окладистой бороде, скрывающей квадратный, выпирающий вперед подбородок. Он на два года старше Модуса, выше его, шире в плечах и кости и выглядит почему-то всегда опрятнее своего товарища, хотя и не прилагает к этому никаких видимых усилий. Местные девушки откровенно заглядываются на него – экзотический северный красавец-великан из Британии, редкая масть в этих краях.