Читать книгу "Счастье. Уроки новой науки - Ричард Лэйард"

Но это, кажется, крайний пример. Беспристрастный наблюдатель, конечно, будет больше заботиться о том, что случится с несчастным человеком, чем о том, что произойдет с уже счастливым. Он, таким образом, придаст иной «вес» изменениям в счастье в зависимости от того, насколько счастлив был данный человек. Но какой именно дополнительный вес? Это оценочное суждение[256]. До недавних пор обсуждать такие вещи было довольно бесполезно, поскольку прежде всего не было способа измерить изменения в счастье. Но теперь появляются возможности такого измерения. Так что настало время для серьезного обсуждения того, какой «вес» следует придавать изменениям в счастье, когда текущий уровень счастья у разных людей различен[257].

Из этих рассуждений мы делаем вывод, что важнее уменьшить страдания, чем создать дополнительное счастье. Еще одна причина такого вывода: мы лучше понимаем, что вызывает несчастье, чем то, что вызывает крайнее счастье[258].

Угнетение – один из величайших источников несчастья. Впоследствии принцип наибольшего счастья будет строго осуждать угнетение любой группы людей или отдельного человека[259].

Целесообразность

Но принцип наибольшего счастья иногда критиковали за то, что он ставит целесообразность выше правил – например, разрешает убить невинного человека в назидание другим. Это ошибочная критика. Счастливое общество должно жить по правилам – не наказывать невинных, говорить правду, выполнять обещания и так далее. Люди должны чтить эти принципы, а их нарушение вызывать у них отвращение. Но иногда правила входят в противоречие друг с другом, и тогда приходится решать с точки зрения принципа наибольшего счастья, какое именно действие предпринять.

Таким образом, принцип наибольшего счастья предполагает двухэтапный подход[260]: он помогает нам выбрать сначала «правила», а затем «действие», когда возникает конфликт между правилами. Но правила все равно имеют ключевое значение.

Права

Вот почему так важно, чтобы базовые правила были хорошо определены и глубоко заложены в конституции и законодательстве страны. Любое право человека должно быть обосновано недопущением страданий (или содействием счастью). Чтобы стать правом, оно тогда должно быть закреплено в законе[261]. Все основные права человека, такие как равенство всех перед законом, свобода от незаконного задержания, право на труд и так далее, могут быть обоснованы таким образом.

Конституция и законы, с которыми мы живем, имеют принципиальное значение для нашего счастья. Они должны быть обоснованы принципом наибольшего счастья, но как только они установлены, их нельзя нарушать, даже если в краткосрочной перспективе это нарушение принесет большее счастье. Ибо оно может подорвать долговременную пользу, которую мы извлекаем из этих законов.

Конституции и политические процессы настолько важны, что некоторые мыслители утверждали: главная роль принципа наибольшего счастья в том, чтобы помочь нам придумать наилучшую конституцию. После этого мы должны просто принимать любые политические меры, которые она предписывает[262]. Это было бы большой ошибкой. Важнейшую роль играют публичные дебаты о том, какая политика является наилучшей, и в этих дебатах также следует руководствоваться принципом наибольшего счастья. Анализ всегда труден, но он облегчается по мере накопления знаний. Любые другие действия могут привести только к худшим, менее информированным решениям.

Всеобъемлющий принцип

Итак, мы возвращаемся к центральной идее гуманистической этики, ценящей то, чего хотят люди для себя, для своих детей и своих сограждан. А хотят они счастья. Конечно, невозможно оценить все способы, которыми наши действия сказываются на счастье. Вот почему у нас есть правила, которым мы следуем большую часть времени, не задумываясь о них: говорить правду, выполнять обещания, быть добрыми и так далее. Но мы испытываем острую потребность в едином всеобъемлющем принципе по крайней мере по трем причинам.

Во-первых, может возникать конфликт между правилами. Если эсэсовец спросит нас, где, по-нашему, скрывается еврей, нам, разумеется, нужно придумать убедительную ложь.

Во-вторых, нам нужна возможность пересматривать правила. Практические правила Томаса Джефферсона разрешали рабство. Более отстраненный анализ того, что такое рабство, исключает его. Вместе с тем, по мере того как факты меняются, должны меняться и правила. Но это не моральный релятивизм. Неизменной целью должно оставаться наибольшее счастье независимо от обстоятельств. Другие моральные философии в большей степени подвержены изменениям со временем.

В-третьих, существует множество случаев морального выбора, когда сложно руководствоваться правилами. Есть общественный выбор, касающийся того, как нужно обращаться с преступниками или как решать проблемы уличного движения. Простая апелляция к принципам свободы или доброты здесь не поможет. Есть также частный выбор, например, того, какую профессию избрать или как тратить собственные деньги. Ответ может быть найден только с учетом всеобъемлющей цели наибольшего счастья человека. В свою очередь, большинство моральных кодексов сильнее в том, что касается запретов, а не поощрения к действию. Они плохо умеют предотвращать грех упущения.