Читать книгу "Тайнопись плоти - Дженет Уинтерсон"

Трепет в желудке стих, оставив тупую недремлющую боль. Иногда я думаю о тебе, и у меня все начинает кружиться перед глазами. Воспоминания ударяют мне в голову, как шампанское. Я помню все, что было с нами. Если бы кто-нибудь сказал мне, что такова плата за прошлое, у меня не нашлось бы возражений. Странно, что с болью и растерянностью приходит приятие. Оно того стоило. Любовь этого стоит.

Август. Никаких новостей. Впервые с момента нашей разлуки с Луизой я погружаюсь в депрессию. Предыдущие месяцы были наполнены горестным отчаянием. Состояние полубезумное, если считать безумием пребывание на границе реального мира. В августе на меня накатили опустошенность и подавленность. Я немного прихожу в себя, более трезво оцениваю свои действия. Я больше не упиваюсь своим отчаяньем. Тело и душа знают, как спрятаться от того, что невозможно вынести. Как обожженные жертвы достигают предела боли, так и те, кто испытывает душевные муки, находят в отчаяньи ту высоту, с которой им какое-то время лучше видно самих себя. Но для меня это уже позади: моя неистовая энергия истощилась, слезы пересохли. Я засыпаю по вечерам мертвым сном и просыпаюсь, не отдохнув. Когда мое сердце болит, я больше не в силах плакать. Но на мне камнем висит моя ошибка. Луиза обманулась во мне, а сейчас поздно что-либо исправить.

Разве было у меня право решать за нее? Решать, как ей следует жить? Или умереть?

В «Южном комфорте» шел фестиваль кантри-вестерна. Кроме того, на этот месяц пришелся день рождения Гейл Райт. Меня ничуть не удивило, что она оказалась Львом. В ту ночь, о которой я говорю, у нас было жарко и шумно, как в аду. Своим выступлением нас осчастливил Дон по кличке «Воющая Конура». Он любил называть себя Воко. Бахромы на полах его куртки хватило бы на большой парик, если бы он в нем нуждался. А он в нем нуждался, но предпочитал думать, что недостаток волос покрывает «невидимый паричок». Штанишки у него были такими узкими, что ширинкой можно было удавить хорька. Когда он не пел в микрофон, то прижимал его к промежности. На заду красовалась надпись: «ВХОДА НЕТ».

— Во, задница! — сказала Гейл и сама захохотала удачной шутке. — Не втягивал бы он так пузо, а то мы решим, что у него кишка тонка.

Воко имел большой успех. Женщинам нравилось, как он раздавал им красные бумажные салфеточки с автографами, извлекая их из верхнего кармана куртки, и как он подражал рыку Элвиса. Мужчины, казалось, не возражали против его плоских шуточек, когда он прыгал к ним на колени и жеманно пищал: «Кто здесь самый красивый мальчик?», а дамы тем временем присасывались к очередному джину с лимоном.

— На следующей неделе устраиваем девичник, — сообщила Гейл. — Со стриптизом.

— Мне казалось, что у нас месячник кантри-вестерна?

— Все верно. Воко придется напялить бандану.

— А как насчет банана? А то отсюда хрен что разглядишь.

— Им же не размер важен, а оттянуться хорошенько.

На сцене Воко, зажав в вытянутой руке микрофонную стойку, тянул: «Это пра-авда ты-ы-ы?»

— Лучше приготовиться заранее, — сказала Гейл. — Как только он закончит петь, они повалят за выпивкой быстрей, чем монашки к причастию.

Она смешивала в тазике особый, приуроченный к месячнику, коктейль «Долли Партон на льду», а мне следовало расставить в ряд бокалы с маленькими пластиковыми сиськами, которые должны были изображать зонтики.

— Пошли поедим, как закончишь, — сказала Гейл. — Ничего личного. Я заканчиваю работу в двенадцать, и тебя кончу, если захочешь.

Вот как в итоге мы оказались в баре «Волшебный Пит». Передо мной стояла тарелка спагетти-карбонара.

Гейл напилась. Она была пьяна настолько, что когда ее накладные ресницы упали в суп, она на полном серьезе заявила официанту, что в тарелке плавает сороконожка.

— П-послушай, мне надо кое-что тебе сказать, — сообщила Гейл, наклоняясь ко мне над столом — так сторож зоопарка бросал бы рыбку пингвину. — Слышь?

Больше ничего не оставалось. В «Волшебном Пите» было не слишком шикарно, но выпивка там на уровне. Либо слушать ее излияния, либо найти пятьдесят пенсов на музыкальный автомат. Но пятидесяти пенсов у меня не было.

— Т-ты ошибаес-ся!

В мультиках на этом месте пол снизу пробивает пила и прогрызает отверстие вокруг стула Багза Банни. Что она имеет в виду — я ошибаюсь?

— Если ты о нас, Гейл, то…

Но она не дала мне договорить.

— Про т-твою Луизу!

Она с трудом ворочала языком. Голову она поддерживала кулаками, для надежности упираясь локтями в стол. Пытаясь дотянуться до моей руки, она уронила свою в ведерко со льдом.

— Тебе не надо было драпать!

Драпать? Моя героическая роль виделась мне совсем иначе. Разве вся моя жизнь не принесена в жертву Луизе? Разве ее жизнь не куплена ценой моей?

— Она н-не ребенок!

Неправда. Ребенок. Мое дитя. Нежное создание, которое мне хотелось защитить.

— Вместо т-того, ч-чтобы спросить, чего она хочет с-сама, ты…

Но мне пришлось ее оставить. Ради меня она могла бы умереть. Разве не лучше было отдать половину жизни ради того, чтобы она жила?

— Ты ш-што молчишь? — спросила Гейл. — Где твой язык?

Язык-то мой на месте. И червяк тоже — червь сомнения. Кем я себя воображаю? Сэром Ланселотом? Луиза стоит любой средневековой мадонны, но какой уж из меня рыцарь. И все же мне отчаянно хотелось не ошибаться.

Мы, шатаясь, вывалились из «Волшебного Пита» и побрели к машине Гейл. Пьяна была только Гейл, но опираясь на меня, она колыхалась за двоих. Как остатки желе на детском утреннике. Гейл твердо вознамерилась ехать ко мне и остаться у меня, даже если мне придется провести ночь в кресле. Миля за милей она развивала передо мной свою мысль. Жаль, что меня угораздило посвятить ее в подробности наших с Луизой отношений. Теперь ее было не остановить. Она перла как паровой каток.

— Чего я никогда не одобряла, так это пустого героизма. Многим нравится наворачивать проблемы только для того, чтобы их решать.

— Ты это про меня?

— У т-тебя эт-то просто дурь! Или ты ее п-просто не любишь!

Я так резко дергаю руль, что подарочный блок кассет Тэмми Уайнетт опрокидывается и сносит башку собачке-болванчику. Гейл блюет на свою блузу.

— Вся беда с тобой, лапа, — говорит она, утираясь, — что ты хочешь жить по сюжетам романов.

— Чушь. Я никаких романов не читаю. Разве только русские.

— Еще хуже! Эт-то тебе не «Война и мир», эт-то тебе Йорк-шир!

— Ты пьяна!

— Абс-солютно! Мне пятьдесят три года, и я д-дика, как валлиец с зеленым луком в заднице. Пятьдесят три! Старая развалина Гейл! К-какого черта она сует свой нос в твои дела и срывает с тебя м-муче… муч-ченический венец? Вот что ты думаешь, л-лапа! Конечно, я не похожа на ангела небесного, но не т-только у твоей п-подружки есть кр-рылышки. У м-меня тоже парочка им-меется. — Она похлопала себя подмышками. — Так вот, я тоже малость п-полетала и тоже поднабралась кой-чего! А т-тебе, л-лапа, отдаю задаром! Не беги от женщины, которую любишь! Тем более, что ты думаешь — это, мол, для ее блага! — Тут она икнула так сильно, что заляпала свою куртку полупереваренными устрицами. Пришлось отдать ей свой носовой платок. Под конец она сказала: