Читать книгу "Для радости нужны двое - Вацлав Михальский"

Благодаря исключительному проворству и снабженческой хватке Ираклия Соломоновича в тот вечер 31 декабря 1944 года в госпитале вкусно пахло жареными пирожками и еще многими давно забытыми запахами давно забытых продуктов.

Девочки на кухне и сами расстарались, да еще нашлись им умелые помощницы среди медсестер, так что праздничный ужин обещал быть выше всяких похвал. Ираклий Соломонович и здесь, на войне, ухитрился достать деликатесы — пальчики оближешь! Одна жареная польская колбаска чего стоила! Дух от нее исходил такой, что сердце радовалось. И от всех этих запахов, от предпраздничной суеты даже тяжелораненым полегчало и у них появилась надежда на близкую мирную жизнь, конечно же, изобильную, конечно же, счастливую.

— Я и не помню, когда слышала запах дрожжевого теста! — радостно сказала Александра. — У меня мама, знаешь, как печет!

— А у меня? — в тон ей отвечала Наташа-"старая". — Такого высокого теста, как у моей мамочки, сроду ни у кого не бывало во всем Воронеже!

Маг и чародей Ираклий Соломонович откуда-то «выцепил» даже ящик шампанского для медперсонала, который было обещано собрать в огромном, как конференц-зал, кабинете начальника госпиталя ровно в 23.00, чтобы проводить старый год и встретить Новый — 1945-й.

Александра и Наташа тоже участвовали в стряпне на кухне, правда, как подсобные работницы, потому что к плите шеф-повар госпиталя не давал никому приблизиться, делал все только сам с двумя подручными поварихами. Немецкая кухня сияла чистотой и приводила каждого понимающего человека в восторг: все в ней было по уму, каждая штуковина на своем месте.

В десять вечера вся кухонная работа была закончена, и девушки побежали по своим углам наводить «шик-блеск-красоту», как сказала «старая» медсестра Наташа.

Александра впервые надела парадную гимнастерку с орденами Трудового Красного Знамени, Боевого Красного Знамени, Красной Звезды и медалью "За отвагу". Все, кто теперь ее видел, не сразу находили, что и сказать, только цокали языками да присвистывали.

В 23.00 весь медперсонал (кроме дежурных, разумеется) собрался в широком коридоре на втором этаже, перед кабинетом начальника госпиталя. В кабинете женщины уже накрыли три длинных стола и один небольшой поперек, как бы для президиума, со стульями только с одной стороны: для начальника госпиталя, его заместителей, главного хирурга и заведующих отделениями.

Все были приятно взволнованы, возбуждены, умыты, причесаны, и, когда минут через пять на лестнице появился Иван Иванович со свитой, его встретило нестройное «ура» и счастливые, улыбающиеся лица. Люди понимали, что начальник госпиталя обошел с поздравлениями все палаты, все службы и теперь наконец в их распоряжении.

Народ расступился, давая дорогу начальству, чтобы оно первым прошло в кабинет, а там уже и другие не заставят себя ждать. Тут-то начальник госпиталя и столкнулся с Александрой — другие, особенно младшие чины, расступались быстро, а она отошла неспеша, и на лице ее не выразилось восторга при виде Ивана Ивановича. Это-то и привлекло его внимание, и он вдруг громогласно спросил Александру:

— Ну, все у нас хорошо?

— Возможно, — чуть слышно ответила Александра.

— Что значит "возможно"?! — рявкнул Иван Иванович. — В операционной на тебя любо-дорого посмотреть — какая четкость, какая точность малейшего движения! А в жизни плывешь лебедушкой, и, что тебе ни скажи, на все один ответ: «возможно». Хоть бы когда вскрикнула, хоть бы когда взвизгнула, черт возьми! Давно за тобой наблюдаю. Хоть бы подпрыгнула когда от радости! Ты прыгать-то умеешь? Не двигаться с постной физиономией, а подпрыгнуть, как молодая. Вот так! — И он тяжело, неуклюже подпрыгнул. — Ну хоть подпрыгнуть сможешь?

— Так точно, товарищ генерал! — отчеканила Сашенька, и в глазах ее вдруг мелькнули такие чертики…

— Ну так прыгай! — заорал на весь госпиталь начальник.

— Есть, — негромко ответила Александра, огляделась мгновенным движением головы и… р-раз! — сделала сальто назад, прогнувшись так, что только подковки ее ладных сапожек опасно сверкнули перед носом начальника госпиталя.

— Боже ж мой! — воскликнул потрясенный Иван Иванович. — Сроду ничего подобного… Ну и штучка ты у нас, оказывается! Где научилась? Ты что, еще и спортсменка-разрядница?

— Никак нет, товарищ генерал-майор военно-медицинской службы! Мастер спорта СССР.

— А почему у тебя в анкете не записано? Про ордена знаю, а про это я что-то не помню… Почему не записано?

— А зачем? — вопросом на вопрос отвечала Александра. — Дело прошлое.

VIII

Тем августовским днем 1944 года, когда Александра спасла от верной смерти Фритца и познакомилась с Папиковым, колхозный пастух Леха-пришибленный, как обычно, пас коров на берегу обмелевшей речки, протекавшей мимо райцентра, что был ни селом, ни городом, а так — населенным пунктом, от которого легкий ветер волна за волной наносил сладкие запахи подсолнечного жмыха.

Пастух почти не слышал, с трудом говорил, притом очень невнятно, обрывочно. Казалось, мало что понимал. Нижняя губа у него отвисла, и в левом уголке подтекала слюна, которую он вытирал время от времени темной, загрубевшей на ветру и солнце тыльной стороной ладони.

Полгода Глафира Петровна, ее дочь Катерина и соседская девочка Ксения Половинкина выхаживали его, как могли, с заботой и любовью близких людей. Сначала у него не только подтекала слюна, но и был тик левого глаза, а то и передергивало всю левую сторону лица. Постепенно тик и передергивание исчезли, однако губа по-прежнему отвисала. На седьмом месяце Алексей начал учиться ходить и пошел скоро, а там и почти совсем выправился. Ксения пробовала давать ему книги, однако он не понимал, чего от него требуют. Пыталась учить его писать, но буквы у него не получались, рука начинала дрожать, и он зажмуривался, очевидно, от сильной головной боли.

К лету 1943 года Алексей настолько окреп, что Глафира Петровна попросила Ивана Ефремовича взять его в колхозные пастухи вольнонаемным. Всем на удивление Алексей с первого же дня освоил свою новую работу и как будто стал больше понимать. Он никогда не бил коров и даже не замахивался на них, а те слушались малейшего его знака, не разбредались далеко, и не было случая, чтобы какая-то корова отбилась от стада.

Наверное, у него часто и сильно болела голова, но как проверишь… Только видели все, что глаза его в такие дни мутнели, он втягивал голову в плечи и наклонял ее чуть-чуть на правый бок. Наверное, так ему становилось легче. В ясные, солнечные дни приступы головной боли настигали его почти всегда, а в дождливую погоду он отходил… И тогда глаза Лехи-пришибленного светились таким же эмалево-синим цветом, как когда-то у Адама Домбровского.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Наш дом на чужбине случайной,

где мирен изгнанника сон,

как ветром, как морем, как тайной