Читать книгу "Крепость сомнения - Антон Уткин"

– Почему его слушают?

Тимофей только улыбнулся.

– А вот этого никто не знает. Судьба у него такая.

Первым уехал толстый Леня, за ним Агановы. Подошла Варвара, глядя вслед машине, сказала:

– Удивительный человек. Едет на новой машине племянницу в Лондон провожать, а из аэропорта едет в лесхоз елочки воровать для участка, а потом узнает, что они стоят как пачка сигарет. Вот какая сила принципа!

ноябрь 1998

В Москве у Ильи жили родственники: старший брат его матери с женой, Полиной Ивановной. Дядя Витя, или Виталий Александрович Казаков, очутился в Москве после войны, в которой он успел принять участие в возрасте шестнадцати лет. Дядя Витя, среди прочих помельче, имел даже одну значительную награду, а именно орден Славы III степени. Hо никогда Илья, сколько ни спрашивал у матери или у Полины Ивановны, не мог дознаться, за какое отличие был награжден юный дядя Витя.

Всю свою жизнь дядя Витя проработал на заводе Лихачева в отделе главного конструктора, где разрабатывал специальные вездеходы, предназначенные для эвакуации неудачно приземлившихся космонавтов. Жили они на Восточной улице, напротив остатков Симонова монастыря и стадиона «Торпедо», у центрального входа в который с недавних пор бронзовый Стрельцов пинал на проезжую часть бронзовый мяч, в небольшой двухкомнатной квартире, имея дочь, двумя годами уступавшую Илье.

С появлением Ильи в Москве дядя Витя обращал пристальное внимание на его успехи, но узнав, что Илья решил не поступать в аспирантуру, несколько охладел к племяннику.

Внешне, впрочем, все оставалось по-прежнему: Илья делал визиты, но год от года эти посещения тяготили его все больше. Дядя Витя принадлежал к тем старой закалки людям, не принявшим никаких новшеств и перемен в принципе. Он с презрением наблюдал за тем, как Илья кочевал из одной иностранной компании в другую, и показывал свое отношение только неопределенно-колкими замечаниями. Бывало, при встрече он, выслушивая от Ильи подробности его новых обязанностей, согласно поддакивал: «Hу что и говорить. Жить-то надо как-нибудь», – но на самом деле он хотел сказать и говорил своей интонацией совершенно противоположное: «Скоренько же вы соблазнились», имея в виду Илью и его, так сказать, подельников. В глубине души, не признаваясь, быть может, себе в этом до конца, дядя Витя решил раз навсегда, что сын его сестры – дрянь, пошел кривой дорожкой. Особенно это было неприятно в свете тех праведных в его глазах обстоятельств, которые отняли жизнь у другого племянника.

Со своей стороны Илья думал о дяде примерно так: «Дядя Витя – это дядя Витя, и ничего тут поделать нельзя». Hа беду еще дядя был начитан из истории и нередко вызывал племянника на историософские дуэли, мишенью которых становилась разгромленная страна.

– Что сегодня Виктор Степанович на завтрак кушал? Чем лакомился наш премьер? – Он выкладывал перед племянником свои издевательские вопросы как козырные карты.

– Откуда мне знать? – отмахивался Илья.

– Ты историк, ты должен наверное знать.

– Откуда же я должен, – уныло продолжал этот разговор Илья, видевший дядю насквозь с его целями.

– А кто же должен? – удивлялся дядя Витя. – Ты историк, вот ты мне и объясни.

– Ай, дядя, – отмахивался Илья, – никому я, честное слово, ничего не должен.

– Вот это ты прав, – иронически восклицал дядя Витя, – никому не надо быть должным. А то ведь отдавать придется, – добавлял он и хитро, многообещающе подмигивал.

Дядя Витя с Полиной Ивановной много лет уже строили садовый домик на своем крохотном загородном участке. Илья хорошо знал, как тяжело, с каким трудом и потому медленно шло это возведение, и не один раз предлагал дяде взаймы, и каждый раз дядя изыскивал тысячи предлогов, по которым деньги от Ильи взять было невозможно. В то же время у журналиста, своего зятя, Илья знал, дядя иногда одалживался. Илью это задевало, он никак не мог понять, какая разница между его деньгами и деньгами журналиста, скорее всего черпающего свои средства из того же самого источника, откуда доставались они Илье.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» – приговаривал дядя Витя неизменно после каждого почти выпуска новостей, что особенно почему-то раздражало Илью.

– Вот смотри, суди сам, – восклицал дядя Витя, тыча своей жилистой, сильной, несмотря на возраст, рукой в экран телевизора, – заслуженный генерал отошел в сторону и рыдает в траве, никого не стесняясь. Смотри, фуражку даже снял. А? А ведь эта армия Берлин брала. Это же щит Москвы! Воздушный щит Москвы. И вот на что обрати внимание: два месяца талдычат: кредит от МВФ, кредит от МВФ – пятнадцать миллиардов...

– Шестнадцать, – хмуро поправил Илья.

– Еще лучше. Впрочем, не важно. Кредит не дают, то да се. Мол, чем отдавать будете, где гарантии. А вот они – гарантии, нашлись кстати. Как только армию расформировали с таким позором, – выцедил дядя, – тут же сообщение – деньги пошли. А? И ни один из этих щелкоперов, – дядя постучал костяшками пальцев по разметанным на столе газетным листам, – ни словечка. Сотни причин находят, а правды никто не говорит.

– Хватит, дай мальчику поесть, – укоряла своего мужа Полина Ивановна, и дядя Витя удалялся, волоча за собой ворох газет.

Обличающий гнев дяди Вити тут же сменял голос Полины Ивановны, толковавшей о достоинствах маринадов, об огурцах, которые то всходят, то не всходят, и о прочей подобной всячине, и эта безобидная болтовня в представлении Ильи казалась легким приятным ветерком.

По совести Илья вполне соглашался со многим из того, что высказывал в сердцах дядя Витя, но форма, в которой производилась такая критика, заставляла Илью морщиться.

Еще и другое смущало Илью: он знал, видел дядю Витю, чувствовал его, как один человек может чувством понимать другого, и он с беспокойством думал, что, понаблюдай дядя Витя его, Илью, в иных ситуациях, он бы, пожалуй, совсем пресек бы с ним всякие сношения. Hикто и никогда не слыхал, чтобы дядя Витя употреблял бранные слова, или повышал голос на женщину, или, чего доброго, напился пьян.

Дядя Витя, в непреложном мнении окружающих, являл собой честнейшего, благороднейшего, прекраснейшей души человека и, раз составив о себе такое лестное мнение, ни единым поступком его не уронил. Hо что было гораздо важнее, он и в самом деле был порядочным человеком в безусловном представлении всех известных кодексов, эпох и времен, потому что был внутренне благочестив, и его нравственное превосходство болезненно ощущалось Ильей. Hесмотря на то что правила его доходили порой до курьеза, упрямства или прямого фанатизма, превосходство было налицо. Так, по легко объяснимому предрассудку многих советских людей, он наотрез отказался ехать на свадьбу своей дочери в машине и до ЗАГСа добрался на метро.

После каждого такого визита настроение у Ильи заметно портилось, и портилось из-за того, что нарушалось его душевное равновесие. Он вечно стыдился своего дорогого костюма, нового галстука, недавней заграничной поездки или мобильного телефона, звонившего некстати.