Читать книгу "Резиновый бэби - Жужа Д."

– Извините, я очень устала. И, честно говоря, так и не знаю, чего вы от меня хотите. Я ничего не знаю ни про какую Игру. Тем более не могу ни выигрывать в нее, ни проигрывать... Рассказать о ней я тоже не могу, так как не знаю, что...

– Опять сначала... Как вы не понимаете, что все это мы делаем для государственной безопасности... Затем, чтобы наши граждане не замутнили собственное сознание подобной глупостью... Мы должны не допускать распространения этой заразы здесь, на территории Свободной Европы. – Тут Татарин закашлялся, а Очкарик замолчал.

– Но теперь действительно можно сказать, что что-то я уже знаю...

– Прекратить! – заорал Очкарик и сморщился. Потом ударил себя в грудь, начал хватать губами воздух, захрипел пузырящимся ртом и упал вперед, ломая столик.

Татарин закричал на чешском, подхватил упавшего подмышки и выволок за дверь. Там забегали люди, через некоторое время проскрипела колесами каталка. Все стихло.

Я какое-то время сидела и ждала, что же будет дальше. Потом наконец сообразила, что самое время уйти, встала, открыла дверь и бросилась бежать. Конечно, обратной дороги я не нашла, но через несколько часов мне попалась железная лестница, ведущая наверх, я вскарабкалась по ней, ломая ногти, сдвинула в сторону тяжелую крышку люка и вылезла у самого Карлова моста. Было раннее утро. Мост растворялся в белом. Не было никакого другого берега Влтавы...

Через десять минут я была в гостинице. Дверь в номер мне открыл портье. Там стоял мой запечатанный чемодан. Я падала с ног от усталости. Горячей водой вымыла лицо. Очень хотелось принять душ, но оставаться здесь не имело смысла.

И тут опять постучали. Я не открыла. За дверью сказали, что такси в аэропорт ждет меня. Я выключила воду и поняла, что сейчас действительно лучше уехать. Надела пальто, взяла чемодан и вышла.

На Староместной площади шел снег. Дому «У минуты» очень шла белая крыша. Серые фигуры на грифельном фоне будто склонились от ее тяжести. Забили часы на Ратуши, толпа захлопала в ладоши, кто-то засвистел... Я села в машину и тут же заснула. Потом сдавала багаж, предъявляла кому-то документы, потом опять спала.

Дома оказалась утром на следующий день. Сын уже встал. Он включил чайник.

Мы сели на диван перед камином...

– Я скучал.

– Я тоже. Сильно.

– Я больше...

Замолчали.

– Я проиграл...

Я молча повернулась к нему и кивнула.

Из своей комнаты вышла мама.

– Мамуль, как хорошо, что я дома. И как хорошо, что мы перевезли сюда этот диван.

Сын прыснул.

– Я тоже рада, что ты здесь. А с диваном... – Мама засмеялась. – Его как-то долго везли... И когда, наконец, позвонили, грузчиков здесь уже не было... Так вот, диван поставили на улице, а я пошла кричать грузчикам, которые курили за домом. Они поднялись буквально через три-четыре минуты и сказали, что никакого дивана внизу нет. И что они уже и так долго ждали. Слышишь? Они, наверное, решили, что я сумашайка. Что мне от одиночества хочется любого мужского присутствия. И что про диван я выдумала. .. Слышишь? Я уже и сама на секунду задумалась, а был ли мальчик... У меня бывают провалы, конечно, но про диван я помню точно, и главное: прошло минут пять, не больше. Я спустилась вниз, вот как сейчас, в халате, слышишь? И стала спрашивать... Народу, главное, полно вокруг – и гуляют, и сидят. Я спрашиваю, вы диван тут не видели? Видели, говорят. Вот здесь стоял. А куда делся, спрашиваю? Унесли его. Кто унес? Трое мужчин и одна женщина, говорят. А куда понесли, не видели? Не заметили, случайно, спрашиваю. Заметили, говорят, вон туда, и показывают туда, где дорога к остановке. Ну я, естественно, туда, там опять люди и никакого дивана... Ну, я опять к людям. Не проносили ли здесь диван? Проносили, говорят. Вон туда повернули. Ну я туда, где двор с липами. Женщина, говорят, одна и мужиков трое... Там улицу подметают два каких-то с темными лицами, я опять: не проносили ли здесь диван, белой такой обивки? Да, кивают, проносили. И добавляют, что вот в ту парадную внесли. В парадной, между прочим, совсем узкой, как они там только прокорячились, на третьем этаже дверь хлопнула, ну я, как ты понимаешь, туда. В звонок звоню, а он не работает, дверь дернула, она открыта, ну вошла... Раз открыта, что мне было делать? Слышишь? А там комната такая большая, окна такие, как я люблю... Почти в пол. Так вот, в комнате телевизор работает, и фильм о любви, а напротив наш диван себе преспокойненько стоит и эти четверо, то есть трое мужиков и женщина эта, на нем так себе преспокойненько сидят и фильм этот смотрят. Ты представляешь? Просто как будто годы прошли...

Она начинает хохотать.

– А как ты решила, что фильм был о любви?

– Там окно было, в фильме, и занавески раздувались...

– И что?

– Так понятно, что о любви... Но скучный.

– А что они сказали?..

– Ничего.

– Ничего?

– Ничего. А как ты съездила?

– Ничего.

Мы уже хохотали вместе.

– Но более всего меня наш диван поразил... Такое предательство! Стоял там, как будто чужой...

Зазвонил телефон. Мама пошла искать трубку.

Сын повернулся ко мне:

– Я опять проиграл. – Он внимательно смотрел на меня. – Но почему я всегда проигрываю, а ты нет? А, мам?

Я улыбнулась.

ВЕНЕЦИЯ

Letum поп omnia finit

Не стоило его трогать...

Второго апреля две тысячи восьмого годая вышла из отеля «Бауэр». Повернула налево, по фондаменте Л'Осмарин, через мост и зазывающих гондольеров. Загляделась в витрину галереи «Опера» на живописные работы, где лежали манерные женщины в белье. Проскочила мимо магазина перчаток, у ла Кополэ вышла на узкую калле де ла Остреге, вдоль сувенирных лавок, через одноименный мост, небольшую площадь; там, в церкви, только что закончилась утренняя месса – тянулся жидкий ручеек людей.

Оттуда – прямо, на калле Заджури, мимо магазина сумок и зонтов, мимо очереди детей за итальянским желато. Пробежала через выставку «Антонио Вивальди и его время», опять направо, в узкий проход, вышла к Венецианскому институту искусств и Консерватории.

Перевела дух, огляделась. В сквере, на лавочке, жмурились на солнце две старушки и собака с белыми ресницами.

И вот здесь, на подоконнике окна жилого дома, лежало это письмо. Открытое. Конверт с оторванным краем и рядом два листа, исписанных мелким почерком. Я остановилась. Никого вокруг. Забытое или брошенное письмо. Взяла его в руки. Конечно, на итальянском. Адрес отправителя в Венеции.

Вообще я не беру чужого, но это письмо просто просилось в руки, как если бы я проходила мимо трупа молодой женщины, у которой задралась юбка. Я бы обязательно ее поправила.