Читать книгу "Кровные узы - Роберт Линн Асприн"

— Все хорошо, — сказал Хаут. — Ложись в кровать. Ложись спать.

Словно обращался к ребенку.

— Хорошо, — ответило существо. Существо нашло новое слово. Передернув плечами, Хаут начал искать способ тихонечко ускользнуть, чтобы существо успокоилось. Но оно не отпускало его.

— Хорошо.

Голос был каким-то прозрачным, словно прежде в нем были глубокие обертоны, а теперь пропали. Словно рассеялась часть безумства. Но только часть.

Хаут не смел что-либо предпринять. Ни кричать, ни бежать, ни сделать что-нибудь, что могло напомнить существу, кем оно было. Хаут умел читать мысли, но пытался удержать себя от этого, возводя в мозгу всевозможные преграды. Он не хотел знать, что происходит за этими глазами.

— Сюда, — сказал он, пытаясь стряхнуть с себя руку и уложить существо. С таким же успехом он мог бы общаться с камнем.

* * *

В переулке, отражаясь от тесных стен, послышалось неслышное цоканье копыт; любая женщина, застигнутая врасплох в этом черном кишечнике темных улиц Санктуария, наверное, подумала бы о том, чтобы поискать укрытие. Ишад же просто оглянулась и увидела, что какой-то ночной всадник свернул за ней в переулок, медленно приближаясь, но не предпринимая ничего провокационного.

Больше того, она повернулась к нему лицом; будь на ее месте другая женщина, она, узнав всадника, вероятно, бросилась бы стучаться в первую попавшуюся дверь, ища убежища, но Ишад просто тихо вздохнула, запахнулась плотнее в черный плащ и с ленивым любопытством посмотрела на него.

— Ты следишь за мной? — спросила она Темпуса.

Стук копыт треса по брусчатке лениво замер, а вслед за ним замерло и медленное размеренное эхо, отражавшееся от кирпичных стен и булыжной мостовой. Крыса, петляя, пробежала через полосу лунного света и исчезла в щели деревянной двери старого склада. Всадник молча возвышался в тени.

— Не слишком хорошее место для прогулок.

Ишад улыбнулась, и, как большинство ее улыбок, эта улыбка вышла мрачной, заупокойной. Она рассмеялась. В смехе тоже был мрак и слабый укол сожаления.

— Как ты любезен.

— Практичен. Стрела…

— Тебе не застигнуть меня врасплох.

Ишад редко говорила так много. Она не горела желанием вступать в дискуссию, но поймала себя на мысли, что разговаривает с этим человеком, и отстранено поразилась этому. Он был для нее тенью. Она была для него тенью. Они не имели лиц и в то же время обладали всеми лицами Санктуария, города полуночных встреч и постоянной борьбы.

— Я могу исцелять, — сказал он тихим голосом, проникающим до мозга костей. — Это мое проклятье.

— Я в этом не нуждаюсь, — также едва слышно произнесла она.

Некоторое время он молчал. Возможно, обдумывая сказанное. Затем сказал:

— Я говорил, нам надо испробовать их… твое и мое.

Она поежилась. Этот человек шел сквозь сражения и кровь, этого человека всегда окружали другие люди, и он был проклят слишком большой любовью. Он был персонифицированным конфликтом, светом и тьмой. А у нее ничего этого не было. Она была одинока.

— Ты опоздал на встречу, — сказала она. — Я никогда не жду. И не считаю себя связанной никакими соглашениями.

Ишад повернулась и пошла прочь от него. Но Темпус, похожий на тень, послал треса вперед и отрезал ей путь.

Другая женщина, возможно, отпрянула бы назад. Ишад же осталась спокойно стоять на месте. Может быть, он считал, что ее можно запугать, может быть, это было частью темной игры, но в его молчании она прочла еще одно откровение.

Это был вызов. Ее нельзя было удовлетворить. И мужчина (как и многие-многие другие) немного боялся ее, боялся неудачи, боялся, что будет отвергнут; его божественность ставилась под сомнение самим ее существованием.

— Вижу, — сказала она наконец. — Ты покупаешь меня.

После этих слов на мгновение наступила мертвая тишина, потом конь взрывчато захрапел, стал переступать ногами. Но Темпус не потерял контроля над собой, не потерял его и над животным. Он сидел в седле, сдерживая треса, собственную натуру и свою раненую честь.

Обиженный, он стал меньше богом и больше человеком, отдавшим в заклад самоуважение: его мысли действительно были поглощены жизнью и душами тех, кого он дал себе слово купить. Он был двулик: человек и что-то гораздо менее рассудительное.

— Я провожу тебя домой, — сказал он тоном мученической безысходности и отрешенности, словно отвергнутый ухажер дочери мельника. Но это продлится недолго. Ишад не видела будущее, но она знала людей и знала, что Темпус сделал это предложение из-за своей извечной личной войны с Громовержцем. Человек серого, человек полутонов. Он мучил самого себя, это был единственный для него способ побеждать.

Ишад могла понять борьбу подобного рода. Она сама вела такую же внутри своей холодной черноты, только более прагматично. Она откладывала все только на один день, зная, что на следующий день не устоит перед своими аппетитами, а на третий снова обретет контроль; так она и жила, по приливам и колебаниям луны, зная, что именно оберегает она от разрушительных соблазнов. Мужчина же служил более грубым, более хаотичным силам, не имеющим постоянного течения и пульсации; этот человек воевал потому, что не мог найти покоя, не мог найти мгновения, когда что-то, довлеющее над ним, не заставляло бы его рисковать.

— Нет, — сказала Ишад, — сегодня вечером я сама отыщу дорогу. Завтра. Приходи завтра.

Она постояла молча, ожидая, какая из двух половин возьмет верх в душе Темпуса.

Темпус пытался сдержать себя. Ишад не знала, получится ли у него, но была уверена, что он постарается. Она видела зреющий внутри него молчаливый конфликт, борьбу одной половины с другой. Но вот он осадил коня, и Ишад беспрепятственно двинулась дальше. Темпус был в долгу перед ней.

Другая женщина, возможно, почувствовала бы учащение пульса и слабость в коленях, такими глазами смотрел он ей вслед. Но Ишад была уверена: Темпус будет спокойно ждать до тех пор, пока она не скроется из виду. И ждать он будет только для того, чтобы доказать ей, что умеет ждать.

Она уважала его. Она очень многое поставила на кон, решившись взять то, что Темпус пообещал в качестве платы, и не зная, сможет ли кто-нибудь из них пережить это. Возможно, он сознавал опасность, а может, и нет. Она же ощущала лишь слабую тревогу и раздражение.

Ишад выводило из себя то обстоятельство, что ей не хватало Роксаны. И своего дома, кишащего предателями. Ее снедало невыносимое беспокойство, ведь она жила только тогда, когда у нее был враг, постоянно бросающий вызов.

Только любовник мог тронуть ее в минуты самого тяжелого раздражения. Она убивала не за секс. Она убивала за мгновения боли, ужаса, власти, страха, печали — за что конкретно, она не знала. Чувство это никогда не продолжалось настолько долго, чтобы его можно было определить точно. Был лишь один миг, когда нужно было пробовать снова и снова, в попытке понять, что это.