Читать книгу "Захват Московии - Михаил Гиголашвили"

— Это тот немец? — указал мне на пирожки и произнёс громко, как глухому, по складам: — У-го-щай-тесь!

— О, спасибо! — Я взял один.

— И ты бери, Кроля. После того как мы эту забегаловку потрясли, они поболе мяса класть стали.

Кроля тоже взял. Жуя, он внимательно смотрел на меня.

— Что? Что такое? — спросил я (не терплю, как все европейцы, прямых долгих взглядов).

— Я вот смотрю… ты не родственник ли спортсмену Буммелю?.. Нет?.. Жаль… Ух и сильно с шестом прыгал…

— Куда в шестом?

— Ну, через перекладину… У меня брат спортом увлекается — так, для себя качается, у него в комнате плакат с Буммелем висел, так ты на него реально похож… Не родня, нет?

— Нет, нет, я Боммель, Манфред, Фредя.

— А, ну да.

Человек в погонах переложил по бумаге оставшиеся пирожки:

— Берите!

— А обед? Заказать? — спросил я.

— Куда? В камеру?

— Что за камера? — не понял я.

— А это что? — Он указал на угол стены, я заглянул — там был ряд дверей за железными решетками…

— Что это, тюрьма? — Меня обдало жаром изнутри и морозом снаружи. — Зачем? Куда я убегаю? Я не хочу! Это есть обезьянник?

Кроля, откусывая от пирожка, сказал:

— Нет, это мартышник… Посидишь немного, подождёшь Гурам Ильича, а потом он решит…

— Какого Ильича?

Что они говорят? Что они хотят сделать?

— Дайте позвонить в посольство! — Я дернулся к лестнице, но Кроля крепко схватил меня скользкой от жира рукой:

— Куда? Стоять! — и, не отпуская, дыша пирожком и глядя исподлобья, навязчиво повторил: — Сказал, подождал час-полчас, пока Майсурадзе придет и решит… Вот, возьми эти пирожки и иди. Там никого нет. Одна шлюшка и Самуил Матвеич. С ними посиди, побухти, таких у вас в Германии нету небось…

— Я не боюсь, — по инерции ответил я, хотя очень боялся. Шлюшка — тоже малоприятно — вдруг сифилис? А вот Самуил… Иудей. А они, говорят, иногда на немцев бросаются — после холокоста…

— А он опасный?

— Кто? Самуилыч? Не, тихий… Да мы права не имеем тебя выпустить, а то пустили бы — зачем ты нам тут?

Человек в погонах тоже стал успокаивать:

— Камеры чистые, новые, только что ремонт сделали… Если что — стучите! — (Эта реплика привела меня в полный ужас — «если что…»!), а Кроля взял со щита блестящий зловещий ключ и подтолкнул меня к коридору, но вдруг остановил:

— Поясок, шнурики есть?

— Зачем?

— Не положено.

— Куда не положено?

Но Кроля вместо ответа бесцеремонно задрал на мне свитер, пояса не обнаружил, нагнулся и приподнял штаны — ботинки были на цепких мохнатых цеплялках, без шнурков.

Разогнувшись, он немного смущенно объяснил:

— Нельзя, понимаешь, чтоб ремешки или шнурики… Повеситься, задушиться… В карманах есть что? — И, не дожидаясь ответа, полез в карманы, вытащил платок, ключ и нашивку. — Опаньки!.. А это что?.. Фашистский знак, гляди!

А!.. То была одна из нашивок, которыми меня снабдил Фрол.

— Это нет… не фашисты… так, игра… Фрол в кафе давал.

Они рассматривали нашивку.

— Видите, написано «Grammatik macht frei», «грамматика делает свободным»! Это такая партия… там всякие эдакие…

— Лимоновцы? Нацболы? — сказал дежурный, а Кроля спросил:

— Где эта партия? Здесь, что ли? Или у вас, в Фашистии?

— Нет, они тут, около Мавзолея, избили… чистый язык… борьба…

— Отдам полковнику — пусть разбирается, — решил Кроля и указал мне рукой: — Так, вперед пошли!

Он вразвалку повёл меня к камере с номером «3». Покопавшись в двери ключом, толчком открыл её. Оттуда пахнуло запахом свежей краски, что немного успокоило. Ничего не оставалось, как входить-войти.

В большой свежеокрашенной зелёным комнате с окнами в решетках стоял стол, по бокам — две скамьи, вделаны в стены. На одной — аппетитная женщина: в яркой помаде, большеротая, с пухлой грудью, в чем-то ярком и коротком, полные коленки изрядно вылезают наружу. Напротив величественно громоздился старик в берете, с синяком под глазом.

— Здравствуйте, я немец, Манфред, учу русского, стажировка…

Баба равнодушно скользнула по мне, но заинтересованно остановилась на свёртке:

— Что там? — а старик отозвался:

— И не старайтесь! Наш язык не поддается дрессировке, как и наш народ!

— Во, завёл шарманку… — Женщина досадливо поморщилась, взяла пирожок. Старик тоже потянулся было к пирожку, но она ловко забрала себе и второй: — Тебя сейчас выпустят, а мне сидеть еще до хер знает сколького…

— Извольте. Вы не женщина, а баба. Правильно говорят — хамунизм мы построили, а до всего остального руки не дошли…

От старика шёл легкий винный запах. Я решил сесть к бабе, но и от неё тянуло спиртным.

— Меня зовут Манфред, Фредя. А вас?

— А меня — Земфира… А вообще — Алка.

— Не понял, — сказал я.

Старик злорадостно уточнил:

— Земфира — это рабочий псевдоним, знаете ли, как у Ульянова — Ленин, у Бронштейна — Троцкий…

Активно прожевывая кусок — грудь ходила валунами, — Алка махнула на него пирожком:

— Да замолк, дай спокойно пожрать!

Они все постоянно употребляют совершенный вид прошедшего времени: «Сделал! Сел! Встал! Принес! Замолк!» Есть в этом что-то очень неприятное, фамильярное, грубое, наглое… И интонации голоса при этом такие… недружественные… грубые… язык — зеркало социума…

Алка, дожевав пирожок, поинтересовалась:

— Сигарет, случайно, нет?

— Нет, не курю.

— Я слыхала, у вас в Европе никто уже почти не курит?

— Да, мало кто.

Она вытерла пальцы о юбку:

— За что тебя? Драка?

— Нет, какое!.. Регистрация не была.

— А, в рейд попал?

— Нет, в бюро. Там началась всякая, такая… катава-силия… Бухты-барханы…

— Чего?

— Шум-шмум. — Я вспомнил шофера. — Разговоры, карточки… Зачем фотоаппарат, кассеты…

— И всё? Отпустят, — уверенно сказала она. — Проверят и выгонят. У меня тоже прописка просрочена, вот менты и выловили…

— И что делали?

Она подкинула снизу груди:

— Ничего. Сижу, жду, когда бабло подвезут. Сестра должна приехать к вечеру из Холмогор, бабки привезти, чтоб этим проклятым гадам пасть заткнуть… А пока вот с утра посадили… до денег, сказали, будешь сидеть…