Читать книгу "Слишком поздно - Алан Александр Милн"

Мэри, ах, Мэри, в далекой стране

Думал я о тебе, думай ты обо мне!

Он думал о них, а они о тебе,

О нашей с тобою печальной судьбе.

Всю долгую ночь напролет я думал о Мэри и к утру закончил свое первое произведение для новой «Гранты». Сам в качестве редактора рассмотрел его и одобрил. Так началась моя редакторская деятельность.

3

По обычаю в первый день триместра студенты встречались со своим куратором. Он произносил приветственную речь и сообщал о возможных изменениях в правилах университета или колледжа. В первый день весеннего триместра 1902 года куратор закончил традиционную вступительную речь словами:

— Все, джентльмены, благодарю вас. Мистер Милн, задержитесь, пожалуйста.

Все разошлись, недоумевая, что я такого сделал. Я тоже терялся в догадках.

Куратор мне объяснил. Разговор шел примерно так:

— Я слышал, в этом триместре вы намерены редактировать «Гранту»?

— Да.

— Нельзя.

— Почему?

— Вам не следовало брать на себя подобные обязательства, не спросив у меня разрешения.

— Ох. — Ладно, спрошу. — А можно?

— Если бы вы сразу ко мне обратились, я бы, несомненно, запретил.

— Но почему?

— Вы математик…

— Э-э…

— Чтобы вы могли заниматься математикой, колледж платит вам стипендию.

— Не слишком большую.

— Судя по отзывам преподавателей, вам и так следует больше трудиться, чтобы получить нужную степень. И в такой момент вы взваливаете на себя совершенно постороннюю работу…

— Я всю жизнь мечтал редактировать «Гранту».

— Предупреждаю: руководство колледжа может и перестать выплачивать вам те суммы, которые…

— Я не могу иначе. Я всю жизнь мечтал.

Долгая пауза. Вид у меня совсем не героический, а скорее упрямый, обиженный и смущенный.

— Пусть лучше не платят стипендию, — мямлю я.

— Так вы считаете, что сможете редактировать «Гранту» и в то же время добросовестно учиться?

— Сколько часов в день будет добросовестно?

— Я бы сказал, не менее шести, если вы хотите стать настоящим ученым.

— Хорошо. Значит, шесть.

— Что ж, отлично. Каждую неделю будете представлять мне отчет о проделанной работе.

На том и порешили. Забавно — «работой» называли те нудные мучительные часы, когда я ничего не писал.

В каждом еженедельном выпуске «Гранты» присутствовали следующие рубрики: редакционная статья, «Пестрые заметки», «Наше руководство» (биографические очерки о ведущих деятелях Кембриджа), «Новости студенческой жизни», «Театральные записки» и репортажи о спортивных соревнованиях. Все оставшееся место занимали «юмористические» стихи и рассказы.

«Новости студенческой жизни» и спортивные новости поставляли наши специальные корреспонденты. По традиции, им за это полагалось два фунта в месяц. По другой, не менее устоявшейся традиции они за этими деньгами никогда не обращались и никогда их не получали. В мое время традиции свято соблюдались, только однажды некий футболист потребовал свое вознаграждение, которое я и выплатил, стараясь сохранить хорошую мину. Представители руководства сами выбирали биографов. Исключением стал Эдуард Седьмой — в майском номере журнала я его причислил к университетскому руководству как попечителя Кембриджского университетского театра.

«О ранних годах его жизни почти ничего не известно, — писал я. — Предполагают, что он уже тогда проявлял ту любовь к драме, которая позднее сделала его президентом, а впоследствии попечителем университетского театра. По имеющимся сведениям, в тот период он частенько выступал перед двором и ее величеством королевой, меж тем как принцесса Уэльская впервые увидела его в 1862 году в роли Первого джентльмена. Эту роль он с блеском играл всю жизнь».

Я хотел отправить ему специально отпечатанный экземпляр, но помешали лень и недостаток средств.

Одна из привилегий редакторской должности — бесплатное посещение театра. Уже тогда я понимал, что театральному критику требуются не выдающиеся знания, а исключительно энтузиазм и что у человека, в первую же свою субботу в Кембридже посмотревшего «Красотку из Нью-Йорка» дважды, энтузиазма более чем достаточно. Оказалось, впрочем, что директор Нового театра хочет не только энтузиазма, а еще и твердого обещания, что отзывы о его постановках будут более тактичными, чем они были до сих пор. Безусловно, директор театра не обязан давать мне или кому-нибудь другому контрамарки, если не видит в этом пользы для дела — равно как и я волен сам покупать билеты и критиковать его спектакли, если считаю, что это пойдет на пользу театральному искусству. Как я с большим достоинством объяснил читателям в следующем номере «Гранты», подобная месть, «хотя на первый взгляд обойдется дороже, фактически будет отдавать дешевкой». А потому рубрика театральных новостей из газеты исчезла.

Как правило, редактор писал передовицу и «Пестрые заметки», а шутки брал из редакционной почты. Я придерживался, как думаю сейчас, ошибочного взгляда, что публикации достойны лишь такие произведения, под которыми я не постыдился бы поставить свои инициалы. Нетрудно догадаться, учитывая свойства человеческой природы и в особенности природы писательской, что в результате я от других авторов не брал ничего. Если для завершения номера не хватало одного стихотворения и «Ода к моему портному» пера Икс-Игрек-Зет могла идеально заполнить свободное пространство, я невольно задумывался, не мог ли бы сам заполнить это пространство куда лучше, не виси надо мною долг посвятить ближайшие два часа электродинамике. Естественно, в подобных случаях человек склонен преувеличивать собственные возможности. Отодвинув «Электродинамику» Лоуни в сторонку и покусывая карандаш, я перебирал бродившие в голове идеи, и три часа спустя в моем распоряжении были стихи за подписью А-Бэ-Цэ, куда милее моему сердцу, чем творение Икс-Игрек-Зет. Не сомневаюсь, что новые стихи были лучше прежних исключительно в моих глазах, но чье же еще мнение принимать в расчет редактору? Я ложился спать, сделав мысленную пометку: завтра нужно заниматься математикой восемнадцать часов, чтобы наверстать отставание. Жизнь моя была полна.

В первом номере газеты я начал серию диалогов, продолжавшуюся целый триместр. Ее можно назвать предтечей (если столь торжественное определение применимо к столь легкомысленному предмету) серии под названием «Кролики», появившейся позднее в «Панче». Я бы не хотел перечитывать сейчас «Кроликов», но мог бы сделать это без чувства стыда, а вот те ранние диалоги не только вгоняют меня в краску, но и наполняют глубочайшим изумлением: как из этого могло хоть что-нибудь получиться? А ведь получилось. Благодаря им я не посвятил себя правительственной службе, преподаванию, бухгалтерскому делу и прочим профессиям, которые мог бы избрать, а предпочел им всем профессию писателя.