Читать книгу "Алжирские тайны - Роберт Ирвин"

Мне стало неудобно сидеть на полу, и я поднялся. Шанталь принялась ощупью искать свой мундштук, а потом сигареты. Я нашел ей пепельницу.

— В нынешней Франции, в нашей Франции времен подлых ренегатов — Мендес-Франса, Блюма, Миттерана, — после войны стало модно высмеивать девиз «Сила через радость». Но, капитан… простите, Филипп… Филипп, как по-вашему, будут нам доставлять радость эти непонятные фильмы авангардистов с левого берега Сены, эти наркотики и коктейли из Америки, негритянская музыка и ложь, которую распространяют французское радио и телевидение? Поверьте, Филипп, я говорю на основании личного опыта. Женщина и та способна понять, какую радость приносит сила — и сколько сил придает радость.

Шанталь покраснела. Протянув руку, она вынудила меня снова опуститься на колени. Потом погасила окурок. Несомненно, Легион и офицерская столовая сделали мои эмоциональные рефлексы более грубыми, и все же я подумал: «Может, уже настал удобный момент? Может, фраза „Пойдем наверх, посмотрим мою коллекцию марок“ была сказана ради этой минуты?» Как выяснилось, ничего подобного. История с гардениями на кровати произошла лишь несколько дней спустя в моей квартире. А в тот первый вечер Шанталь, успокоившись, стала на колени лицом к окну, а я, стоя на коленях и чувствуя неловкость, принялся слушать, как она молится.

— О Боже, всемогущий и предвечный, который сделал Империю Франков орудием Своей священной воли в этом мире, всегда и везде озаряй сынов Франции небесным светом Своим, дабы знали они, что надо делать ради распространения Царствия Твоего!

Отметив окончание молитвы хлопком в ладоши, Шанталь встала и размашистым шагом подошла к шкатулке с драгоценностями, стоявшей на туалетном столике. Она решила показать мне кольцо с печаткой — массивную, грубо сработанную вещицу, слишком крупную для ее пальчиков. Печатка представляла собой сложную монограмму, которую я уже видел, — с большим мечом и буквой «V».

Такое кольцо есть у каждого «Сына Верцингеторикса». В 1948 году некоторые из оставшихся в живых ветеранов Французского антибольшевистского легиона собрались вместе и создали то, что поначалу было одновременно светским клубом и обществом взаимопомощи. Огорчало лишь слишком малое количество членов, и постепенно состав организации был расширен за счет приема всех тех, кто с тоской предавался воспоминаниям о неприступной Европе, успешно противостоявшей угрозе азиатско-сионистского большевизма, — уцелевших пожилых членов «Королевских молодчиков» и «Французского действия» — обществ, существовавших до войны, — нескольких бельгийских рексистов, опальных вишистских чиновников и тому подобных. После пятьдесят четвертого года и филипвильской резни был незначительный приток алжирцев европейского происхождения. Свежую струю и специальные знания привнесли в организацию озлобленные офицеры, вернувшиеся на родину после поражения в Индокитае. Ветеранский клуб преобразовался в полуподпольную элиту, решительно восставшую против заговора, организованного еврейско-большевистским Интернационалом совместно с его англо-американскими и негритянскими пособниками и имеющего целью уничтожение цивилизации в Африке. Обновленный союз получил название «Сыны Верцингеторикса». Разумеется, в него вступили и де Серкисяны. Марки были паршивые, зато Шанталь во время молитвы показалась мне весьма привлекательной. Какой-нибудь говорливый интеллектуал, возможно, объяснил бы это взаимным притяжением противоположностей, но, по-моему, все не так просто.

Увы, тем, кто меня захватил, эстетику фашистской филателии не растолкуешь. Такие люди, как они, вряд ли собирают марки — а что до неонацизма, то, по мнению большинства алжирских арабов, самое страшное преступление Гитлер совершил тогда, когда решил вплотную заняться евреями, а не французами. Мне вспоминается чувство разочарования и безысходности, которое я так часто испытывал в Форт-Тибериасе, читая этим придурковатым легионерам лекции по борьбе с повстанческим движением. Даже сейчас мне очень трудно объяснить людям, находящимся в этой комнате, почему «Сыны Верцингеторикса» представляют такую угрозу освободительному движению в Алжире. За прошедший год я отправил Тугрилу множество донесений по поводу «Сынов Верцингеторикса», и сейчас мне следовало бы разговаривать с ним, а не с этой шайкой дилетантов.

Набросив мне на шею гарроту, Нунурс помедлил, и я успел рявкнуть, как в лучшие времена на учебном плацу в Сен-Сире:

— Только без глупостей! Я — майор четвертой вилайи Армии национального освобождения. Это звание присвоил мне Командный совет Армии освобождения в Тунисе. Я требую, чтобы меня выслушали и допросили офицеры, равные или старшие по званию! Где полковник Тугрил? Только он должен решать, как я смогу наилучшим образом служить делу революции — погибнув или оставшись в живых!

Дослушав, Нунурс зарычал и затянул гарроту так, чтобы я больше ничего не сумел сказать. Но молодой человек, сидящий рядом со мной с другой стороны, плохо выбритый, в очках в стальной оправе, поднимает на Нунурса умоляющий взгляд:

— Наверное, прежде чем мы его убьем, он имеет право по крайней мере сделать признание.

— Да в чем тут признаваться?! — рычит Нунурс. — Ни наркоманов, ни гомиков я в своей ячейке не потерплю! Ну ладно, так и быть, осмотрите его, доктор, и скажите нам, наркоман он или нет?

— Вообще-то я еще не доктор — только студент, — говорит он мне с застенчивой улыбкой. Потом закатывает мне рукав рубашки. Прищелкивает языком.

— Ну конечно наркоман.

— Значит, я убью его! — рычит Нунурс.

— Сперва признание, — говорит «доктор», и остальные соглашаются.

— Так будет лучше.

Я уже совершенно спокоен. Шарада с удавкой на горле была разыграна только ради того, чтобы произвести впечатление или напугать меня. Ни того, ни другого ни вышло. Я докладываю обстановку, слегка подредактировав донесение, поскольку считаю, что некоторые данные предназначены исключительно для ушей Тугрила. В заключение я предлагаю принять самые решительные меры против «Сынов Верцингеторикса». В частности, настаиваю на том, чтобы была выделена специальная группа для убийства Шанталь. Благодаря положению, занимаемому ею как в неофашистском союзе, так и в военной разведке, она представляет прямую угрозу для операций ФНО в городе Алжире и в Сахаре. То ли из-за слишком сжатого изложения фактов (хотя я говорю уже больше часа), то ли потому, что я утаил некоторые сведения, предназначенные, по-моему, исключительно для ушей Тугрила, не знаю, но товарищи недовольны моим докладом.

Разговор начинает «доктор». Сумев спасти меня от Нунурсовой петли, теперь он, похоже, полон решимости устроить судебное заседание.

— Значит, вы пустили в ход оружие и сбежали с совещания по безопасности?

— Да.

— А потом пустили в ход оружие и сбежали из Форт-Тибериаса?

— Да.

— Отлично! — Но при этом «доктор» прищелкивает языком.

Потом Нунурс басит мне в другое ухо:

— Вы убили этого ловкача, этого… Рауля?

— Кажется, да… Да… э-э, то есть, по-моему, он умер.