Читать книгу "Елена Троянская - Маргарет Джордж"

Агамемнон насупился и с раздражением отбросил ее руку. Но Клитемнестра была настроена игриво и снова потрепала его.

— Не грусти, любимый. Может, дракон прилетит и начнет пожирать жителей города. Или вдруг объявится новый сфинкс.

— Заткнись, нечего надо мной потешаться! — прорычал Агамемнон.

Его голос заставил барда замолчать и удалиться с лирой под мышкой.

В холодной спальне мы лежали под волчьими шкурами, наброшенными поверх шерстяных одеял. Менелай обнял меня своими сильными руками и нашептывал ласковые слова, прижимаясь все крепче. Я по-прежнему не могла преодолеть отвращения к телесной близости и с трудом подавляла желание оттолкнуть его. Упереться двумя ладонями в его широкую грудь и оттолкнуть.

За истекшие десять дней обнаружилось одно очень тревожное обстоятельство: оказывается, я не выношу прикосновений. Раньше у меня не было возможности узнать об этом, потому что до меня почти не дотрагивались. Даже матушка, обняв, тут же отпускала меня, не сжимая. Служанки, когда я принимала ванну, отводили глаза и, смочив губку в душистом масле, бережно проводили по моей спине. Братья клали руку мне на плечо, но легко и не дольше чем на мгновение.

Здесь же все происходило иначе, и я никак не могла к этому привыкнуть, мое отвращение только нарастало. Конечно, я не смела его показывать и открыла для себя, какой тяжкий труд — притворство, ведь никогда раньше я не притворялась. Я знала, хотя никто мне этого не говорил, что должна скрывать свое отвращение от Менелая во что бы то ни стало, любой ценой. Неужели же мне придется притворяться всю жизнь? Одно дело — день, несколько дней, но всю жизнь…

Куда же смотрит Афродита? Почему отвернулась от меня, отвергла мои смиренные мольбы? Без ее помощи мне не переправиться на тот чудесный остров, где женщина не только как неизбежное зло терпит мужчину, но радуется ему и даже…. сама ищет его близости. Каждое утро я умоляла Афродиту посетить меня вечером, но не оставалось сомнений: она замкнула слух для моих молитв и наказывает меня немилостью. А Менелай все теснее прижимался ко мне, его горячее дыхание обжигало мне ухо, но внутри я оставалась холодна, как воды Стикса.

Конечно, днем, при свете солнца, моя беда не казалась столь уж значительной. Наутро, когда мы сели в колесницу и отправились назад в Спарту, мне удалось почти забыть ночные мучения. Я смотрела на могучие руки Менелая, в которых он держал поводья, ловко управляя колесницей, и ощущала удовольствие от этого зрелища. О, своенравная, коварная богиня любви! Днем, когда Менелай не прикасался ко мне, я находила его очень привлекательным.

— Для нас во дворце готовят покои, — сказал Менелай, натянув поводья. — Каковы они, не знаешь?

За время нашего отсутствия родители должны приготовить для нас часть дворца, в которой мне предстоит жить после замужества. Мои прежние комнаты, где прошло детство, будут пустовать, пока у меня самой не появятся дети.

— Они находятся в восточной части дворца, — ответила я.

Она оставалась необитаемой много лет. Я слышала историю о том, что когда-то там жила двоюродная бабушка с ручной обезьянкой и разводила ядовитые растения. Обезьянка съела какой-то листик и умерла, но бабушка, с ее знанием трав, дала ей противоядие, и обезьянка воскресла. Что-то в этом роде. Нам, детям, запрещалось входить в эти комнаты.

— Утреннее солнце! — сказал Менелай. — Хорошо вставать на рассвете.

Он снова натянул поводья, лошади понеслись вперед, и я, чтобы не упасть, схватила его за руку, а он с обожанием посмотрел на меня.

Мы ехали посреди зеленых просторов Микенской равнины, орошаемой рекой. Остались позади и Аргос, и Тиринф с его высокими стенами. Довольно долго мы ехали вдоль морского побережья, прежде чем свернуть вглубь и взять курс на Спарту. Я слушала рокот волн у берега, втягивала ноздрями соленый воздух. Вдалеке на волнах качались две лодочки. Мне тоже хотелось в открытое море, чтобы со всех сторон окружала только вода.

— А ты плавал когда-нибудь? — спросила я Менелая.

— Да, конечно. На Родос, в Трою, на Крит. Мой дед живет на Крите, мы часто навещаем его.

— Я хочу познакомиться с ним.

На самом деле я, конечно, хотела повидать Крит. Будь дедушка Менелая хоть попугаем, я все равно пожелала бы с ним познакомиться.

Некоторое время мы ехали молча. Потом я сказала:

— Значит, ты бывал в Трое? Там действительно так красиво, как рассказывают? Правда ли, что городские стены отделаны драгоценными камнями?

— Ничего подобного! — удивился Менелай. — Стены обычные, как везде, просто они покрашены. А краски очень яркие, ярче наших. Может, поэтому пошел слух о драгоценных камнях.

Я хотела еще спросить, правда ли, что троянские мужчины отличаются необыкновенной красотой, но подумала, что вопрос прозвучит неприлично. Колесница накренилась; мы объезжали камень.

— А люди там тоже обычные, как везде? — подобрала я наконец приличную форму для вопроса.

Он рассмеялся.

— Конечно! А какие там еще могут быть люди? С зелеными волосами и пятью ушами? Просто вид у них цветущий и здоровый. И гордый. У них такой вид, какой бывает у людей, которые владеют не только землей, но и собой. Их царь, Приам, — тоже яркая фигура, он полон сил и энергии, несмотря на преклонный возраст. У него пятьдесят сыновей! Думаю, потому он и сохранил молодость, что не ленился их делать!

— Неужели всех родила царица?

Этого не может быть, если только среди детей нет двойняшек и тройняшек.

— Нет, не всех. Только девятнадцать, — рассмеялся опять Менелай. — И прекрасно перенесла все роды, заметь.

Потом Менелай рассказал мне, что Приам замечателен не только количеством сыновей, но и тем, что восстановил свой город после разрушения, которому подверг его Геракл. Напав на Трою, Геракл поразил стрелами царя Лаомедонта и всех его сыновей, кроме Подарка. Город был разграблен. Красавице Гесионе, дочери Лаомедонта, Геракл позволил выкупить любого из пленных. Она выбрала Подарка, после чего тот и получил имя «Приам», что значит «купленный». Геракл посадил Приама на трон, и тот мудрым правлением сделал свой город богаче и сильнее, чем прежде.

Мы покинули побережье и повернули на восток, откуда дорога стала подниматься в гору. Лошади напрягали силы, колесница поскрипывала, колеса буксовали. Кое-где встречались участки, выложенные булыжниками, по которым колесница ехала с диким грохотом, но все же это было лучше, чем вязнуть в сыпучей гальке.

Даже сейчас, в конце весны, вершины гор были покрыты снегом и отливали синевой. Спарта угнездилась между двумя горными грядами — Парнасом и Тайгетом. Я не могла оценить, насколько зелена и плодородна эта долина, пока не повидала во время путешествия другие земли, сухие и бедные. Воистину наша Лаконика — благословенное место.

— Вот твоя новая родина, — сказала я. — Разве она хуже Микен?