Читать книгу "Я начинаю войну! - Николай Пиков"

Для нас эти беседы были непростыми, особенно с министром обороны. Мы в деталях, как мне кажется, со знанием дела доложили обстановку в Афганистане и в армии после смещения Тараки. Особенно тщательно и с пристрастием нас спрашивали о личности самого Амина, о его взглядах на взаимоотношения с Советским Союзом и вообще, можно ли ему доверять.

Я и в той беседе с Устиновым, и сейчас охарактеризовал бы Амина таким образом. Возраст около 50 лет. Выходец из средних слоев, пуштун. Высшее образование получил в США. Работал учителем, директором лицея. Рано примкнул к революционному движению. По возвращении из Америки познакомился с Тараки и стал его ближайшим соратником. Женат, имел 5 детей. До революции был секретарем ЦК НДПА и по заданию Тараки возглавлял нелегальную работу в армии.

Обладал огромной работоспособностью и организаторским талантом. Человек харизматический, притягивающий к себе людей. Я, не знавший ни пушту, ни дари, был заворожен его ораторским мастерством — даже без знания языка было понятно все, о чем он с таким вдохновением говорил в своих выступлениях. Самолюбив, ярый националист пуштунского толка, настойчив при проведении в жизнь принятых решений, порой проявлял упрямство и жестокость.

К Советскому Союзу относился с уважением и любовью, стремился все советское внедрять у себя без всяких колебаний, хотя это далеко не всегда соответствовало обстановке и условиям афганского общества. Из достоверных и проверенных источников могу утверждать, что у него было два святых праздника в году, когда он мог позволить себе употребить спиртное: 7 ноября и 9 мая. Это знаю и из уст товарищей, которые до Апрельской революции были с ним в подполье в одной пятерке.

Характерно, что лучших своих учеников лицея, где он был директором, а также своих родственников Амин стремился направлять на учебу не в США, Германию, а только в Советский Союз. Поэтому не случайно среди афганских офицеров из числа халькистов было в 2–3 раза больше со знанием русского языка, чем среди офицеров из числа парчамистов.

Даже после штурма Дворца, в ходе которого погиб сам Амин и двое его сыновей, его жена вместе с двумя оставшимися в живых дочерьми и младшим сыном никуда не пожелала ехать, кроме Советского Союза, заявив, что ее муж был другом Советского Союза и она поедет только в эту страну. Так она и поступила.

После штурма Дворца Амина много говорилось, что он являлся агентом ЦРУ, но доказать ничего этого не удалось, да и заранее было понятно, что все это ложь.

Проведенные с нами беседы в Москве и высказанные руководителями Минобороны СССР и в ЦК КПСС указания нас ко многому обязывали. По возвращении в Кабул мы с Гореловым провели совещание с руководителями советнического аппарата корпусов, дивизий и бригад. Все вопросы обговорили с послом Пузановым, советником по линии ЦК КПСС Веселовым, представителем по линии КГБ Ивановым.

К сожалению, разная оценка положения дел в Афганистане и армии между военными советниками и руководителями наших спецслужб сохранилась, и такой она шла к руководству нашей страны. Не сблизил позиции и приезд в Кабул самого Пономарева. На одном из совещаний с его участием дело дошло до того, что мы друг друга готовы были взять за грудки.

Между тем со стороны Пакистана в ДРА проникали все новые отряды мятежников, и обстановка осложнялась.

Помню, как на одном из заседаний Совета обороны, который был создан, обсуждался вопрос о проведении операции в провинции Кунар. В ходе обсуждения Амин внес предложение сжечь все села вдоль дороги от Джелалабада до границы с Пакистаном, до города Барикот, мотивируя это тем, что в них живут одни мятежники. Главный военный советник Горелов и я всегда приглашались на эти заседания, и в данном случае решительно выступили против такой меры, мотивируя это тем, что в селах, безусловно, живут и мирные жители. И если такое решение будет принято, то советники не будут принимать участие не только в проведении операции, но и в ее подготовке. Это уже будет не борьба с мятежными бандами, а гражданская война, а мы в ней участвовать не должны и не можем. В итоге свое предложение Амин снял, а позже в одной из бесед признал свою горячность и неправоту.

Были у нас и другие разногласия с Амином, но все их удавалось разрешать в ходе переговоров. Например, когда мятежники активизировали свои действия в северных провинциях Афганистана, Амин направил туда своего старшего брата Абдуллу для оказания помощи губернаторам, отдав ему целую пехотную дивизию. После серьезных разговоров с Амином дивизию удалось вернуть в подчинение Министерства обороны.

В то же время так называемая «банда четырех» после смещения Тараки со своих постов делала свое губительное дело. Находясь на нелегальном положении, они то в одном, то в другом гарнизоне пытались поднять мятеж против Амина.

14 октября 1979 года был поднят мятеж в 7-й пехотной дивизии. Во главе его стоял командир комендантской роты старший лейтенант Назим Голь. Его поддержали командиры танкового батальона и батальона связи. Воспользовавшись тем, что основная часть дивизии вместе с командованием и советником командира дивизии полковником Шеенковым находилась в летнем лагере, 7 танков подошли к штабу дивизии и открыли огонь. Началась паника, никто не понимал, что происходит. Была попытка поднять и другие части Кабульского гарнизона, но этого сделать заговорщикам не удалось.

Я в этот момент находился в 4-й танковой бригаде, начальником штаба которой генерал-майором Якубом была поставлена задача на подавление мятежа. Бригадой командовал одаренный молодой офицер старший капитан Исмаил. Я вместе с бригадой участвовал в этой операции. Подавить мятеж не составляло особого труда. Окружили городок танками и предложили сдаться. Заговорщики были арестованы.

После подавления мятежа я поехал в посольство с целью доложить о выполненной задаче. В приемной посла сидел один из работников посольства и плакал. На мой вопрос, что случилось, Пузанов ответил, что тот льет слезы по поводу неудавшегося мятежа. Вот так мы «дружно» работали.

25 октября 1979 года мы с главным военным советником вновь были вызваны в Москву на подведение итогов боевой и политической подготовки Вооруженных Сил СССР за 1979 год.

29 октября 1979 года у министра обороны СССР состоялось совещание главных военных советников из всех государств мира, где работали наши военные представители. Нам с Гореловым было нелегко отчитываться, так как уже не было в живых Тараки, а обстановка в стране оставалась тревожной.

Министр обороны особо подчеркнул: «Мы вашими глазами смотрим на дела в той или другой стране. Вы должны вместе с посольствами и представителями КГБ вырабатывать единую позицию, единую оценку. Разнобой оценок затрудняет нас принимать верные решения».

Мы понимали, что это напрямую относится к нам, и по возвращении в Кабул довели это требование Устинова до посла и представителя КГБ. К сожалению, чекисты в основном остались на своих позициях в оценке ситуации.

За ноябрь 1979 года посол Пузанов и главный военный советник Горелов лишились своих должностей. В конце ноября в Кабул прибыл первый замминистра внутренних дел генерал Попуган. Через день или два я был приглашен к новому послу СССР в ДРА Табееву. Последний заявил, что он и новый главный военный советник генерал-полковник Магометов еще недостаточно владеют обстановкой, и попросил высказать свое мнение по содержанию шифровки, подготовленной в Москву за подписью самого Табеева, гэбиста Иванова и генерала МВД Попутана. Подпись последнего уже стояла под шифровкой.