Читать книгу "Женский чеченский дневник - Марина Ахмедова"

– Только я ведь, понимаете, я ведь почти ничего не сняла. Я ж аккумуляторы-то забыла! На подоконнике в Доме Правительства.

– Вот-вот, опять она про свои аккумуляторы! – замахал на нее вчерашний мужчина. – Она мне голову заморочила, я пленных не посчитал! Вот расскажи ему, что ты мне вчера рассказывала.

– Значит, так, – начала Наташа. – Приехала я, значит, снимать обмен пленными, а аккумуляторы-то у меня сели. А запасные я на подоконнике в Доме Правительства оставила. И представляете, я ведь совсем ничего не сняла! И вот приехала снова – думаю, вдруг еще пленных будут менять.

– Ладно. Она же глупая. Что с нее взять? А с тобой я еще разберусь, – сказал Мовсаев своему помощнику, а потом снова обратился к Наташе: А ты Косова еще увидишь?

– Ко-неч-но!

– Так вот передай ему, пусть приедет, я ему еще пленных дам... Десять человек...

– Правда?!

– Правда. Пусть только приедет. Сам лично ко мне приедет. Нет, скажи ему, двадцать отдам!

– А можно я буду это снимать?

– Ко-неч-но!

– А сейчас устрой ее куда-нибудь на ночлег, – приказал Мовсаев помощнику, – а-то она такая глупая...

Наташа ночевала в доме, в котором жила небольшая семья – муж с женой, двухлетняя дочь и старая бабушка, которая уже не вставала с постели, прела под стеганым одеялом. Вечер был тихим. Молодая хозяйка принесла десяток яиц и приготовила на ужин оранжевую яичницу.

– Яйца свои, – похвасталась она, – желтки у них яркие, не то что бледные магазинные.

– Почему вы отсюда не уедете? – спросила Наташа.

– Куда мы поедем? У нас тут хозяйство – куры...

– И много кур?

– Так пять же!

– Вы сидите в подвале и каждый день рискуете жизнью ради пяти кур? – удивилась Наташа.

Поев яичницу, она решила, что это ей – человеку из другого мира – не понять ценности кур. Они, между прочим, несут яйца, кормят своих хозяев оранжевой яичницей. Когда война, смерть, голод и безработица, ценностью может стать и одна курица – все зависит от обстоятельств.

В ту ночь, лежа на матрасе, постеленном на полу, Наташа думала о том, что в Шали есть госпиталь, а она в нем еще не была. Что в госпитале могут быть раненые российские солдаты, а она о них ничего не знает, и, может быть, их матери думают, что их уже нет в живых. Нужно проверить, но спрашивать у местных потихонечку, выведывать осторожно, чтобы не вызвать подозрений. Тогда она еще не знала, что заниматься этим будет в течение нескольких лет. Звонить матерям: «Ваш сын жив...» Вслушиваться в треск, шорох, помехи. Скомканно отвечать: «Не за что».

– Как он там, сынок мой?

– Да как Рембо – сильный такой, здоровый...

– А кормят его хоть там?

– Конечно кормят. Мясом, картошкой, лепешками... Лепешки там такие вкусные, особенно с сыром.

– А не обижает его кто?

– Он там не один – с друзьями. Они его ценят и уважают. Им, конечно, приходится работать, но не каждый день. Зато живут они в теплом доме, едят три раза в день, – плела Наташа сеть обмана для матери, чтобы та, зная, как ее сыну сейчас плохо, не сошла с ума на другом конце провода, в своем маленьком городе.

– А одет он во что был?

– Дайте вспомнить, – их было так много, она не помнила их лиц и одежды, всю жизнь она путала имена. – Значит, куртка на нем теплая была и сапоги – такие добротные хорошие...

– Спасибо...

– Не за что... – и это – не комок в горле, а плохая междугородняя связь.

Коридор

Колонна встала. Несколько боевиков отправились на поиски воды, но вернулись ни с чем. Поехали. Снова встали – сломался один из автобусов. Тронулись и въехали в глубокую ночь – часы показывали второй час, а зной не спадал, было по-прежнему душно и влажно, похоже на сауну, в которой просто выключили свет. Появился вертолет, но ни заложники, ни боевики уже не обращали на него внимания.

Еще одна остановка. Наташа не знала, чего они ждут, почему не едут дальше, но не спрашивала соседа – для этого пришлось бы разлепить пересохшие губы. Она погрузилась в полудрему, в полубред, там ей было лучше, чем в настоящем. Воспоминания сбивались в кучу, нарушая хронологический порядок – на память приходили эпизоды из прошлого, за ними – из более далекого прошлого, и, наконец, из самого глубокого, почти из детства, будто осколок, выпущенный позавчера из БТРа неопытным солдатом, попал прямо в архив ее памяти, устроил там беспорядок, перепутал все пленки.

К колонне подъехала цистерна с водой. Жажда всех перемешала и превратила просто в толпу людей, которым очень хотелось пить. В свете фар они выстроились в очередь к цистерне. На небе не было ни луны, ни звезд. Наташа могла бы не есть еще день или два – отснятые утром картинки убили аппетит. Но жажда высушила все внутри. И перед этой жаждой все были равны – волки и овцы, простые буденновские рабочие и московские депутаты, мужчины и немногочисленные женщины. Они пили, подставив ладонь под струю воды, и только потом начинали заполнять принесенные с собой пластиковые бутылки, ведра, канистры. Набрав их до краев, они отходили, пили еще, а потом выливали воду на себя сверху и снова вставали в конец очереди.

– В воде снотворное, – шепотом предупреждал какой-то депутат журналистов. – Когда все уснут, начнут штурмовать.

Это были догадки, которые приходили в голову всем. И все же снотворное было бессильно перед жаждой – люди продолжали пить, а напившись, тихонько переговаривались – куда лучше упасть, когда начнет клонить в сон. Прямо сюда – в траву? Или лучше уснуть в автобусе? Никто не сомневался, что штурм рано или поздно состоится. Никто и мысли не допускал о том, чтобы Басаеву позволят уйти. Сейчас он потребовал воду и получил ее. Он потребовал новый автобус взамен сломавшегося, и его пригнали. Наташа спрашивала себя, в какую игру играет с ним страна. И кто водит в этой игре – страна или он?

Напившись, колонна тронулась. Ночь продолжалась. Такая же бессонная, как и до цистерны. В воде не было снотворного. Не было в ней ни засад, ни штурмов. И маршрут теперь был известен – Басаев вез их в Хасавюрт.

Под утро, часам к пяти, когда уже начинало светать, Наташа успокоилась. Она приняла мысль о том, что может погибнуть, и от этого ей стало легче. Странная штука, думала она, когда ты надеешься, что не умрешь, что у тебя еще будут рассветы и закаты без конца, то тебе очень страшно, ты дрожишь от одной только мысли о смерти. Но стоит тебе внутренне подготовить себя к тому, что сейчас или завтра тебя может не стать, не на словах, не бравируя, а взаправду впустить в себя эту мысль, то страх отступает. Надежда еще есть, ее нельзя лишаться, но ты уже не сопротивляешься, и тебе спокойней.

К восьми утра колонна должна подъехать к Хасавюрту. Еще три с половиной часа пути. Воспоминаний у нее хватит.