Читать книгу "Закон сохранения любви - Евгений Шишкин"

— Да, встретимся, — машинально ответила Марина.

Дверь за ним затворилась. Марина осталась одна. В голове почти никаких связных мыслей — мельтешенье обрывков фраз, слов: «реанимация, Домодедово, туфли…»

Когда через минуту Роман вернулся, она всё еще стояла там же, напротив двери, разглядывала бескрасочные зеленоватые бумажки, которые он сунул ей в карман. Но увидев Романа, она вспыхнула, преобразилась, в глазах блеснули слезы. Он бросился ей навстречу. Она кинулась ему на шею. Наступил момент, когда Марина почти поверила: он вернулся за ней! Зачем же еще-то?! Конечно, за ней! Он вернулся, чтобы украсть ее. Увезти навсегда. Навеки соединить их судьбы! Это чувство в Марине было настолько лихим, сладким, обворожительным, что она успела за несколько секунд пережить будущий излом своей жизни: успела представить, как разведется с Сергеем, как заберет из Никольска Ленку, как простится с сестрой Валей… Пусть планета летит с орбиты! Пусть всё перевернется вверх тормашками! Позови он сейчас ее с собой — она ответит неумолимое «Да!» Трижды «Да!»

Она осыпала Романа поцелуями, тыкалась губами в его губы, щеки, в брови, в виски.

— Как-то очень быстро мы расстались. Извини… Мне будет очень не хватать тебя, — шептал он. — Я буду ждать. Мы увидимся через пару дней. Я встречу в аэропорту… Я люблю тебя.

Опять шаги в коридоре, еле слышимые на ворсистом покрытии, удаляющиеся. В горле что-то першит, слезы застят глаза, в груди — то ли стон, то ли крик счастья.

* * *

Зачем она здесь? какие силы притянули ее на эти развалины? — этого Марина и сама не могла понять.

Она шла к морю, на пляж, по солнечной аллее, где всё насыщенно зеленело и влекло красками цветения. Но под ноги из-под кущ вывернула уже знакомая виляющая тропинка. Марина попалась на приманку — ноги понесли другим путем.

Панического страха нечаянно столкнуться у садовничей будки со стариком Ахмедом она не испытывала. Даже изжила былой страх — только брезгливость и мстительность как невыводимые пятна с души — и перед стариковыми постояльцами: Русланом и Фазилом. «Радуйтесь, скоты, попользовались!»

Но чеченцы сейчас — совсем по боку. Ее потянул, позвал к себе разрушенный алчностью нуворишей, разоренный мародерами санаторий.

С опаской, словно вздумала вторгаться в чужой покой, Марина вошла в здание. Пустые комнаты без оконных рам, без дверей, без полов, искореженные ржавые трубы, груды битого кирпича, куски линолеума, осколки стекла, расколотая пополам, грязно-желтая умывальная раковина, брошенная медицинская книга, раскрытая на странице с рисунком позвоночника. Она ходила по пустому мертвому санаторию, огибая груды мусора и хлама, вглядывалась в разруху. Эти комнаты, эти стены могли бы продолжать служить людям — и больным, и здоровым. Люди могли бы здесь отдыхать, радоваться жизни. Но жулики не захотели этого. Теперь санаторий держался на нитке… Еще немного — и уже не восстановить. Надо будет строить заново. Это Марина могла утверждать наверняка: сама по профессии строитель.

Но может, не только новые передельщики виноваты в разрухе и запустении, может быть, дом сам надсадился от людей, изнемог? Эти стены, эти лестницы, эти потолки уже не хотели людей — их присутствия, их голосов, их поступков — и выгнали их отсюда. Продались в лапы нечистых богатеев. Взяли себе передышку. Ведь после яркого света всегда хочется в тень. После шума и многолюдия — тишины и одиночества.

Она вышла из здания, обернулась. Ничего, всё еще наладится. Всё как-нибудь утрясется, выправится. Надо только перетерпеть это время, этот перелом.

На пляже Марина разделась не в солярии, а внизу, у берега. В купальнике, босиком, она вышла на буну, в то место, с которого обычно прыгал в море Йог. «Ну! Нельзя долго раздумывать! Прыгай! Прыгай же! Если будешь тонуть, вытащат. Тут не очень глубоко…» Марина негромко вскрикнула, хлебнула побольше воздуха и провалилась — «солдатиком» вошла в темно-синюю пучину. Плавать она умела: студенткой техникума даже выиграла первенство на своем курсе на соревнованиях в никольском бассейне. Но здесь был не бассейн.

Позднее, уже на берегу, спустя несколько минут, она перенесла ужас от своей взбалмошной отваги. В воде у нее даже помутилось сознание. Море сцапало ее, ошпарило соленым холодом, затянуло на груди невидимый пояс озноба — ни вздохнуть, ни выдохнуть. Она инстинктивно забарахталась в воде, заболтала ногами, стала выбрасывать вперед руки, поволокла свое парализованное от холода туловище к берегу. Только у самого берега, уже задевая руками гальку, она перемогла судорогу, встала, выпрямилась, стиснула зубы и пошла — не побежала — к своему лежаку за полотенцем.

— Зачем вы рискуете? Вода еще очень холодная!

— Вы смелая женщина. Не подумать с виду. Хорошенькая, хрупкая.

— В такой проруби воспаление легких недолго заработать. Здешний-то Йог не первый год моржует…

— Глотните коньяку. Из фляжки. Быстро согреетесь.

Она слышала эти слова от сочувствующих людей из санатория. Но этих людей почти не различала; пронизываемая лихорадкой, куталась в полотенце, прикрывая трясущиеся губы, отвечала:

— Со мной всё нормально. Сегодня вечером я уезжаю. Я должна была искупаться.

Вчера отсюда уехал Роман Каретников. По планам, она должна была полететь вслед за ним, в Москву, завтра. Но все переменилось враз, неожиданно, без видимых причин и побуждений. Она едет домой сегодня. Непременно — сегодня. И никаким не самолетом — обыкновенным поездом. И не через Москву — через Екатеринбург, через Урал — в родной Никольск.

Часть вторая

1

Василь Палыча Каретникова хоронили на Ваганьковском кладбище с нарочитым шиком: в немецком лаковом гробу вишневого цвета с серебряными ручками, с военным многоголосым оркестром, хотя покойник к военной службе касательства не имел, с помпезными венками и резким золотом надписей на траурных лентах; с надгробием из толстой черной мраморной плиты с выдолбленным барельефом, на котором покойник был приукрашен и на себя прижизненного не совсем походил, и надписью: «Ты навсегда останешься в наших сердцах». Всё было устроено пристойно, богато, чтобы родственников и организаторов похорон не жгла совесть: мол, без должных почестей проводили; чтобы и сам покойник, который жил на широкую ногу и любил повторять: «Для меня рубль начинается с червонца!» — остался церемонией доволен…

Жанна поглядывала на толпу, тесным полукружьем охватывающую гроб у свежевырытой могилы. Слетелись… Родственнички разных мастей. Депутаты, менты, воры. Гниды чиновничьи. Плечом к плечу. Из одного корытца кушали. Барин всех потчевал, не скупился. Смеялся, говорил: «Волосатая рука дающего да не оскудеет! Мохнатая лапа берущего да не устанет…»

Оркестр высоко загудел на трагических нотах. Зазывной плач меди скребся в душу, старался разбередить человека хотя бы на безадресную скорбь, выдавить слезу. Людская опояска вкруг гроба была плотной, но все же наметанный глаз Жанны четко разделял всех на группы, на слои. Ближе всех ко гробу — сыновья Вадим и Роман, и их жены. Глядя на жену Романа, очень миленькую брюнеточку Соню с полными, чувственными губами, с большими черными глазами, яркими и истинно красивыми — без подводок и макияжных ухищрений, Жанна в мыслях язвительно укорила: «Что ж ты, цыпочка, своего Илюшу не захватила из Германии? Травмировать душу мальчику, видите ли, не захотела… Мог бы, щенок, и проводить дедушку. В прошлом году дедушка-то ему сто тысяч долларов подарил на десятилетие. Можно бы и расплакаться за такие-то деньги».