Читать книгу "Камни Господни - Михаил Строганов"

Досадуя, Савва закусил губу:

— Может, обойдется? Не хочу я, Григорий Аникиевич, дабы православный зрел волхования знахарские. Помилуй, батюшка, не вводи во искушение!

— Молилась Фекла, да Бог не вставил стекла! — Строганов вытащил из ларца нож. — Не скули. Лучше подивись на охранилец: из Ерусалима привезен, от колдовства да ведьминской напасти лучше нету.

Григорий Аникиевич с трепетом осмотрел клинок, покрытый странными закорючистыми письменами:

— Ждать более не станем. По полуночи начнем!

* * *

В бане натоплено жарко так, что от разогретого дерева исходит особенный дух леса, и еще не выветрившегося с прежнего пара березового аромата и терпкого привкуса диких трав.

— Господи, благодать-то какая! Сейчас бы кваском али хреном наддать! — Строганов почувствовал, как по телу пробежали мурашки, и слюна во рту сделалась сладкою, как мед.

Мужики принесли Карего, мечущегося в забытьи, исхудавшего, с осунувшимся, заострившимся лицом. Положили на полог, поклонились Строганову и спешно вышли из бани.

— Теперь, Григорий Аникиевич, что бы ни случилось, тебе молчать надобно! — Савва деловито раскладывал на скамье кули с солью и восковые лепешки. — Лучше сразу уйди, коли выдюжить не сумеешь.

Строганов прикрыл ладонью рот и перекрестился.

Савва подошел к лежащему без сознания Даниле и разорвал на нем исподнее. Исхудавшее, бледное тело с выпирающими ребрами, безжизненно покоящееся на белых лоскутах, заставило Строганова вздрогнуть и отвести взгляд.

— Свят, свят, свят, Господь Саваоф, седай в вышних, ходяй по громе, осеняй силою небесною, призывай воду морскую к проливанию на лице всея земли, праведный Сам суди врагу нашему, диаволу, — Снегов зачерпнул полные пригоршни соли и принялся обтирать ею Карего, затем, словно промакивая пот платом, стал слоями накладывать восковой саван. — Плакун! Плакун! Не катись твои слезы по чистому полю, не разносись твой вой по синему морю, будь ты страшен бесам и полубесам, а не дадут тебе покоища, утопи их в слезах, загони их криками, замыкая в ямы преисподние!

Когда тело покрылось воском с головы до ног, Савва подал Строганову знак, чтобы погрузить Карего в купель мытарей, дабы в ней умер или восстал к жизни.

— Господи Боже, спасения нашего, на херувимах носимый, Ты еси великий и страшный над всеми сущими окрест Тебя. Ты еси поставивый небо, яко камору, Ты еси сотворивый землю в крепости Твоей, исправивый вселенную в премудрости Твоей, трясый поднебесную от оснований, столпы же ея неподвижны. Глаголай солнцу, не возсияет, звезды же запечатлели; запрещали моею и иссушай морю, иссушай его; его же ярости тает начала и власти, и камени сотрясошися от Тебя…

Отточенным гвоздем Снегов до крови прочертил на лбу Карего большой восьмиконечный крест, старательно выведя под ним буквицы N. I. К. А.

— Врата медныя стер еси, и верия железныя сломил еси, крепкого связал еси, и сосуды его раздрал и мучителя крестом Твоим низложил еси, и змия удицею вочеловечения Твоего привлек еси и узами мрака во аде посадив, связал еси…

Закончив заговор, Савва подошел к очагу с разогретыми до красна булыжниками, и, выхватывая щипцами один из них, со словами погрузил в купель:

— Вот первый камень Иакова, ставший патриарху изголовьем; лестница, по которой восходят и нисходят Ангелы Божий.

Вода застонала, заклокотала под раскаленным камнем, дохнула в лицо обжигающим паром.

— Вот второй камень царя Давида, поразивший врага лютого во славу Господа Саваофа.

Послушник опустил в воду второй камень, Строганов почувствовал, как в бочке прогрелась вода и как восковой саван — мертвая кожа, стала медленно сползать с тела Карего.

— Вот третий камень Христа Спасителя, что отвалил, воскресшему, сошедший с небес Ангел. И вид его, как молния, и одежда его бела, как снег.

* * *

Легкие охотничьи сани продувало со всех сторон, раскидывая полы тулупа, накинутого поверх малинового шаубе. Ледяной ветер пробирался под сорочку, покрывал кожу мурашками, заставляя Бомелия чесаться, словно от блох.

«В таком холоде не то что жить, мертвому стынуть страшно! — коченевшими пальцами Бомелий поправил тулуп. — Снег да снег, куда ни посмотришь, окрест безжизненная пустота и глушь, нечеловеческое, звериное место, волчье логово, проклятая земля…»

— Эй! — крикнул едущему рядом опричнику. — Дай рукавицы, а то до Слободы пальцы отморожу!

— Чагось? — усмехнулся в ответ опричник. — Говори громче, не слышу!

— Греть, греть! — кричал Елисей, протягивая побелевшие от холода руки, но опричник уже пришпорил коня, вырываясь вперед саней.

— Сукин сын! — выругался Бомелий и, дрожа от холода, рассмеялся наступившей в нем русскости.

Опричники ворвались к нему среди ночи, возбужденные, злые, с чадящими смоляными факелами. Зачем-то избили замешкавшегося слугу, распинывая на своем пути лавки. Неужели заговор? Государь низложен? Убит! Нет, псы скорее передушат друг друга, чем откусят кормящую руку.

Такие мгновения самые страшные, от них теряешься, словно на тебя со спины внезапно набросился зверь. Хочется кричать, возмущаться, дать отпор. Но за этим последуют лишь собственные унижения, а может, и смерть. Поэтому, чтобы не допустить роковой ошибки, Бомелий выработал правило: молча внимать словам, и взирать с покорностью.

Бомелий притворно закашлялся и ткнул возницу в бок:

— Христа ради дай рукавицы.

Опричник истово перекрестился и, безропотно скидывая рукавицы, принял вожжи голыми руками.

Скинув верхнюю одежду подбежавшим опричникам, Бомелий, не мешкая, прошел в царскую опочивальню. Тяжелый чад ладана, свечная гарь, духота от дюжины непрестанно молящихся псаломщиков…

Вдохнув после свежего морозца разлитый по спальне угар, Елисей зашатался на ногах, и едва не упал. Подойдя к мечущемуся в бреду Иоанну, ощупал яремную и сонную вены:

— Хватит курить ладан! Дайте свежего воздуха, а сами ступайте вон! Царю надобно отворять кровь.

— Ишь ты, богомерзкий чернокнижник, сам шарахается от ладана пуще черта, так и государя от благодати отлучить хочешь? — Басманов выхватил из-за пояса длинный нож и ринулся на Бомелия. — Я тебе сейчас сам пущу кровушку!

Дорогу Басманову перегородил Малюта. Презрительно посмотрев на пышущего яростью окольничего сына, Скуратов усмехнулся:

— Разве не слышал, что лекарь сказал всем идти вон? Или ты, Федька, задумал повредить царскому здравию?

Лицо Басманова вспыхнуло, он развернулся и выбежал из опочивальни в слезах.

— Может, ты и меня выставишь? — спросил Вяземский, поднося Бомелию чашу для принятия крови. — Или, по-твоему, князь не достоин зреть на царскую кровь?

— Не мне, Афанасий, решать чего ты достоин, а чего нет, — Малюта перехватил чашу из рук Бомелия. — А только пойдешь вслед всех. Ежели считаешь себя нужным государю, возле дверей верным псом караулить станешь, малую службу справлять рад будешь. А коли охоты такой нет, ступай, куда заблагорассудится: хоть почивать, хоть бражничать, да хоть с девками развлекаться, делай, что знаешь, пока царь лежит на смертном одре!