Читать книгу "Босиком в голове - Брайан У. Олдисс"

И сказала вдруг Марта:

— Ангел мой, мы с тобой теперь вроде как сестры.

И все началось сначала.

Анджелин, слегка пошатываясь, вышла наружу. Часть соплеменников заметила ее, часть заметивших ее заметила и то, что лицо ее помято, а глаза печальны, но это никого не взволновало. В те времена люди были слишком заняты собой для того, чтобы обращать внимание на других. Время это было по-своему замечательным — ушедшие в себя люди были напрочь лишены агрессии, поскольку последняя могла возникнуть лишь вследствие усвоения схемы, в которой существовали бы как «Я» так и «не-Я», что было невозможно. Анджелин. Она была в надире и сейчас послала бы подальше и Чартериса, и Руби Даймонда, вздумай они домогаться ее (ах, Руби Даймонд — он то и дело играл для нее инфразвуковой блюз, от которого все внутри у нее начинало мягко пульсировать). Даже для нее, казалось бы, привычной ко всему, происходящее было чем-то из ряда вон выходящим. Можно было подумать, что дожди войны, не прекращая, лили в этом самом месте с самого ее, войны, начала — ее качало от избытка мыслей, заигрывавших с ней. Спектр мысли то и дело становился зримым, сверкая всеми мыслимыми цветами и оттенками. Она старательно обходила ползавшие по улицам облачка тумана, из которых щерились ущербные знакомые рожи. Какая гадость. Теперь уже кустики, красавцы-вязы, расцвеченные церебральною зарей, а по стволам ползает молодь земнородных — жабы с измятыми обвислыми крыльями, свинцовые птицы и эти новые твари, у которых даже и названия нет, и крадутся-то они всегда так осторожно, что их замечаешь слишком поздно, для того чтобы разглядеть по-настоящему.

Нечто подобное, но совсем в ином роде испытывал и Николас Боурис. Ему казалось, что он слышит звуки заиндевевших в высоте небесной труб. В нем тоже жило больше чем он вмещал мог вместить сейчас же вниманием его владел некто Кассий крестовый мотопоход а здесь в бассейне вода на удивление приятна и прохладна. Дородное тело без единой волосинки. Его цветок гиацинт кругом растения зловонный теплый воздух — царство клубневых. И хватит на этом Кассий отстранив от себя новую нимфу по-нептуньи на дно, в зубах трубка. Лежит на дне бассейна словно в трансе, ласкаемый водорослями, нежно поглаживающими его рыхлую плоть, глядя на глупого карпа, тыкающегося ему в живот, на мясистые листья растений.

Грустный вуалехвост с тоской смотрел ему в глаза. Боурис поспешил вернуться на поверхность, в мир людей, — теперь уже венчанный гиацинтами.

— Твое предложение не вызывает у меня особых возражений. Условие то же, что и всегда, — я сделаю все так, как захочется мне, а не кому-то там еще. Из этого можно конфетку сделать! «Чартерис — Урок Вождения» или еще что-нибудь в том же роде. Можно и по-другому. Скажем так — «Пункт Игрек». Как тебе такое название — а? Первый в истории фильм о постпсиходелическом человечестве. Кульминация — трагедия на трассе. В аварии гибнет и главный герой, но не проходит и минуты, как он вновь появляется перед зрителем! Вот тебе телефон — свяжись с моим ассистентом и скажи ему, что он должен срочно подыскать человека на роль Чартериса. Кстати, пусть поразмыслит о том, как мы будем решать сцену аварии. Я говорю о ее участниках.

Он белым кашалотом взмыл в воздух, и тут же заиграл оркестр. Глаза его горели — под мафии крылом снимать кино, возглавить съемочную группу смерти — что может быть заманчивее? Самым известным из его фильмов была лента под названием «Праздный труп», в которой модно одетый белый неспешно убивал негра на вертолетной площадке. Роль негра исполнял человек с улицы, согласившийся пожертвовать своею жизнью ради искусства. Теперь же ему предстояло сотворить нечто куда более масштабное — исследование проблем смерти продолжалось, и главным изыскателем был он, непревзойденный Николас Боурис.

Не мешкая ни минуты, Боурис принялся отдавать распоряжения. Красавица-нимфа помогала ему.

Машина пришла в движение.

Съемки фильма должны были начаться как можно раньше, это позволило бы снять все потребные реалии не сходя с места. В архивах можно будет порыться и потом. Достаточно снять что-нибудь сейчас, затем прогнать сцену аварии и только. Все остальное уже готово. Тут и «Праздный труп» пригодится, особенно та сцена, где Оптимист пытается обрести свое место в пространстве. Оптимист шагает по широкой белой полосе, руки в стороны. Камера сверху — видны только его голова, руки и сама белая полоса. Камера начинает двигаться по сложной траектории — его плечо в самом углу, полоса же вдруг взмывает ввысь, зависая над ним. Новый план — огромный глаз — Оптимист идет по краю века. Камера уходит еще дальше. Огромный глаз коня, вырезанного из гигантской скалы, вросшей в гору. Теперь в кадре вся эта гора — Оптимист, естественно, уже не виден. Движение камеры продолжается, и мы видим, что этот каббалистический конь выгравирован на стальной блестящей пластинке, что, однако, нисколько не сковывает его в движениях. Что это — никому не ведомо. Снова человек в белом костюме. Он садится на коня верхом, при этом плоть его мгновенно усыхает. Скелет в белом костюме на каменном коне едет по склону горы, время от времени покрывающемуся рябью неясного происхождения. И все это только гравюра. Фурор офорта.

Архивная хроника. Процессы разложения, как правило, предваряют само умирание, могут служить его предвестием. Подземный атомный взрыв сотрясает пустынные земли, гигантский волдырь разрастается, волна идет прямо на камеру. Другие кадры. Пустынные улицы, занесенные грязью, нигде ни души. Высоко над домами парит воздушный змей, откуда-то слышится музыка — что-то очень старомодное. Солнце в зените. Медленно открываются ставни, распахивается окно, и на дорогу плюхается игуана. Разверстая пасть с мелкими зубами-иголками.

Наплыв. Эпизод с Гурджиевым из цветного украинского мюзикла — в основу сценария положена биография Успенского. Название фильма: «Уровни и подуровни».

А. — беспокойный московский журналист, пишет буквально обо всем, бывает всюду. Человек дела, вызывающий у людей неизменную симпатию, — его мнением дорожат, его помощи ищут. Старый облезлый Успенский умудряется как-то связаться с А. — загадочно улыбаясь, приглашает его на встречу с великим философом Гурджиевым. А. явно заинтригован, отвечает У., что непременно воспользуется его любезным приглашением. Джи полулежит, опершись головой на спинку кровати, пришедшей сюда из иных времен; сразу же бросаются в глаза его пышные тронутые сединой усы. Сидит нога на ногу, обут в мягкие кожаные туфли без задника. В его комнате невозможно лгать — можно говорить любую чушь, все, что угодно, но только не лгать — это понимаешь сразу, достаточно взглянуть на старый шкаф, стол, покрытый клетчатой скатертью, пустую чашку, стоящую на широком подоконнике.

Окно двустворчатое, шпингалет посередине. Обе створки открыты наружу. Некрашеные много лет ставни, выцветшие и рассохшиеся, но ничуть не потерявшие крепости, нежатся в лучах утреннего солнца. Они чем-то похожи на Джи.

Джи устраивает то, что в наши голодные дни правильнее всего было бы назвать королевским пиром. В комнате появляется пятнадцать его учеников. Они немногословны словно гордые гуроны. Молча рассаживаются. Лгать здесь невозможно, немота овладевает всеми. Один из учеников похож на актера, который будет исполнять роль Колина Чартериса.