Читать книгу "Наш бронепоезд. Даешь Варшаву! - Юрий Валин"

– Ксанка, та ты його не добила?! – всполошился дед.

Внучка со свистом взмахнула лопатой.

– Не надо! – захрипел Пашка, закрывая голову руками. – Я коней увел в Артюховке. Подилюся, лише не губите!

Дед и девка озабоченно переглянулись.

– Лошадей? – пробасила внучка. – А як их ховати? Сусиди що скажуть, а, дид?

– Тарасу разве що видвести? – рассудительно разгладил бороду дед. – Ни, взнають.

– Офицерськи кони, справни, – простонал Пашка. – Я у беляков увив. Мене лише не губите…

Босые ноги заплетались, шатало, как после самогона. Напивался Пашка редко. Может, и зря. Ничего толком в жизни не успел. По затылку текло горячее, голова пульсировала, раскалывалась на части. Дед, после того как стянул руки пленника бечевкой, прихрамывал сбоку, подслеповато и подозрительно озирался. Девка-корова тащила все вещи, включая Пашкин карабин. Оружие несла под мышкой, явно больше полагаясь на привычную лопату. Ведра девица тоже не забыла, они побрякивали, и сквозь головную боль Пашке казалось нелепым, что его убьют, а потом пойдут дальше, бряцая ведрами.

– Эй, солдатик, збруя-то на конях э? Или в ночь увив? – прошепелявил дед.

– Гнидий пид сидлом. А другого лише с недоуздком узяв, – пробормотал Пашка. Его пошатнуло, ноги запутались в цепкой траве. Дедок заботливо поддержал под связанные руки.

– Ходи-ходи, – сердито сказала девка. – Ишь, твердолобий. Носит вас, вовкив, погибели на вас немае. Ироды.

– Порешите меня? – безнадежно пробормотал Пашка. – За що, граждане? Я ведь за народну справу воював.

– Та навищо тебе вбивати? Невже ми убивци яки? – ласково прошепелявил дед. – Отпустимо. Только щоб бильше у нашого села не крутився. А так йди, куди ноги несуть.

Девица за спиной откровенно фыркнула.

Убьют. И под кустом прикопают. Вот тебе и смерть в лихом бою. Дальше их вести нельзя – Герман сразу не сообразит. Девка бедовая – чистый паровоз-толкач. Такая если с лопатой – никаких белоказаков не надо. Эх, опозорился ты, Павел Георгиевич.

Пашка остановился, за что немедленно получил тычок черенком лопаты:

– Шагай, злодийська харя!

– Не пиду! Хоч исподнее дайте. К лошадям выйдем – вы меня враз кончите. Не согласный я так.

Девка двинула так, что ребра захрустели. Пашка, хватая воздух, повалился на колени.

– От тварюга! – разгневанная баба снова замахнулась.

– Постой, Ксана, – дед обеспокоенно захромал вокруг. – И правда, срамно и не по-божому. Пусть пидштанники натягне. На що вони нам, таки дурни кальсони?

– Ти йому лише руки расплутай, – злобно сказала девка. – Вин же кинется. Дивися як зиркает. Чистый вовк.

– Та я своих не чипаю. Я ж за народ воював, – Пашка шагнул к девахе, примеряясь, как ловчее выбить лопату.

Чертова корова шагнула назад, вскинула лопату:

– Та и не думай!

– Все, тут кинчайте, – решительно сказал Пашка. – Гину я ни за що, вид руки своего же товарища, сильского пролетаря. Вот життя! На руку мировой буржуазии граете. Обмануютеся вы, товарищи. Пожалеете, та поздно будет.

– Бач, горланит, – окрысился дед. – Не инакше, сотоварищи рядом.

Бежать Пашка не мог – ноги не держали. Да и в глазах все мельтешило. Ведь забьет лопатой, проклятая корова. Ну разве правильная смерть для бойца революции? Вот диалектика.

Вставай проклятьем заклейменный

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов,

– надтреснуто и громко, надрывая пересохшее горло, запел Пашка.

– Глотку йому заткни! – заверещал дед. – Своих накличе!

От взмаха лопаты Пашка умудрился увернуться. От второго удара тоже ушел, но споткнулся и сел на колючую траву. От толчка череп взорвался такой болью, что стало уже все едино. Смутно увидел, как на спину взмахнувшей лопатой бабе кто-то прыгнул, блеснула сталь знакомого штыка-кинжала. Пашка заставил себя раскрыть зажмурившиеся было глаза. Баба топталась, как ряженый медведь, старалась стряхнуть обхватившего ее сзади Германа. Картина была диковинная – бабища габаритами со слона, на ней тощий как жердь прапорщик. Штык Герман бросил и двумя руками обнимал толстенную женскую шею.

Старик едва слышно пискнул и побежал на слабых ногах в кусты. Пашка с трудом встал, но догнал мироеда в три шага, от души пнул в спину. Дед с размаху вмазался в ствол вяза, беззвучно рухнул.

Германа видно уже не было, только ноги прапорщика дергались, каблуками землю рыли, силясь сдвинуть непосильный груз, – баба сверху ворочалась рыхлой горой, давила массой.

– От бисов син. Стрекулист[16]драний, – толстые пальцы нащупали горло прапорщика, сдавили.

Пашка подхватил лопату. Отполированный мозолистыми пальцами черенок лег в ладонь неловко, и удар пришелся плашмя. Баба только пригнулась ниже. Пашка огрел ее второй раз, уже со всей дури, аж в руках засаднило. Бабища зарычала. Герман хрипел под ней, царапал ногтями кобуру «нагана». Пашка бросил лопату, поднял карабин. Ударил прикладом в затылок, туда, где из-под платка торчали сальные пряди. Силы в Пашкиных руках, видать, совсем не осталось. Но баба хрюкнула, как-то сразу расплылась еще шире. На необъятной спине появлялись темные точки, Пашка с опозданием расслышал глухие хлопки выстрелов – задавленный прапорщик упер ствол «нагана» в душную плоть и судорожно опустошал барабан.

Герман ерзал, выбираясь из-под трупа. У Пашки сил помочь не оставалось – сидел, обхватив голову руками, – сквозной дыры в черепе не было, но из-под пальцем обильно сочилась кровь.

– Перевязать нужно. Изойдешь, – просипел прапорщик.

– Деда глянь. Уползет, народ приведет, – морщась, пробормотал Пашка.

Герман встал было – его судорожно и коротко вывернуло рвотой. Покачиваясь, загребая сапогами изрытую землю, побрел в кусты.

Вернулся скоро – Пашка еще только натянул трусы и пытался замотать голову нижней рубахой.

– Давай, – прапорщик принялся надпарывать штыком ткань рубахи, драть на полосы. Клинок в пальцах вздрагивал. – Дед тоже готовый. Лежит.

– Со страху, должно быть. Я его чуть задел, – пробормотал Пашка, подставляя голову. – Слышь, ты прости. Проспал я их.

– Угу. Я навстречу-то со скуки пошел. Слышу, орешь. Вот дерьмо…

Голова разламывалась, но на ногах Пашка держаться мог. Даже лопатой поработал. Герман тоже копал, но был прапорщик не совсем в себе. Оно и немудрено.

– Уходить нужно. Хватятся их.

– Куда уходить? Мы же как привязанные.

Пока решали, куда уходить, да в сумерках лошадей и бричку переводили, слегка с души отлегло. Отмахиваясь от комаров, Пашка развел в крошечной ямке огонь, поставил котелок. Жрать абсолютно не хотелось, даже наоборот. Но кровопотеря большая, хотя бы жидкости похлебать обязательно нужно. Герман закончил возиться с лошадьми, сел – руки бессильно свисают с колен, кисти из коротковатых рукавов торчат.