Читать книгу "Человек под маской дьявола - Вера Юдина"

После освобождения, фон Зиммер забрал меня в свой дом. В Нюрнберге я вновь встретилась с Александром. Несколько часов я крепко обнимала его, боясь отпустить. А после долго сидела у его постели, наблюдая, как он спит.

Тело Генриха, после сделанных для отчета союзникам фотографий, позволили забрать для кремации. 15 мая 1945 года, я развеяла его прах в поле за домом фон Зиммеров. Через шесть месяцев на свет появился наш сын. Я назвала его Герман.

Война закончилась и начались громкие процессы над военными преступниками Третьего Рейха. Я никогда не оправдывала их действий, но мне казалось диким, почему в те времена никто не говорил о преступлениях совершаемых НКВД? Почему все молчат об уничтожении мирных жителей Германии? Почему все кидают камни, прикрывая при этом свои лица? Это было страшное время. В некоторых странах, где оставались проживать немецкие граждане их заставили носить те же самые унизительные повязки, на которых теперь горела буква «N». Чем победители были лучше нацистов? Чем те люди отличались от зверей? Это новые господа мира — завоеватели. Мне было трудно все это вынести. Я вспоминала слова Януша: «В каждой нации есть хорошие и плохие люди». Он как всегда оказался прав.

После войны, Януш, один из немногих своих братьев, выживший и перенесший все лишения, уехал в Америку и начал преподавать в одном университете. Про войну он рассказывал с неохотой, и старался молчать. В 50 году он женился и я больше ничего о нем не слышала.

Когда умер Сталин, я вернулась в СССР. Бежать из Германии, помог отец Генриха, он по своим связям провернул все тайно и в кротчайшие сроки. Он не стал отговаривать меня, только благословил нас в дорогу. И просил писать им письма.

Я не успела попрощаться с семьей Генриха. Когда я уезжала, все домашние мирно спали. Я тихо собрала Германа и на прощание зашла в комнату Александра. Зиммеры оказались великодушными людьми, и словно в насмешку свергнутому строю, они усыновили еврейского мальчика. Я знала, что оставляю его в надежных руках.

Александр спал. Я несколько минут просидела у его кроватки, вспоминая все, что нам довелось пережить вместе. На прощание, я осторожно, боясь разбудить, поцеловала его в лоб. Затем забрала одну из наших с ним фотографий, сделанную еще до рождения Германа и навсегда покинула Германию.

Я вернулась в Россию. Я знала, что ничего меня там не ждет, но все же это был мой дом. Родина Генриха опустела без него, стала чужой и пугающей.

В Смоленске, я добилась восстановления утраченных во время войны документов, солгав что долгое время провела в Омске, где ожидала окончания войны. На вопрос, почему я решила вернуться именно сейчас, я ответила, что мне необходимо похоронить мою сестру, погибшую в дни оккупации.

Так я вернула себе свое прежнее имя, и вновь стала — Анной Павловной Орловой. Герману я дала отчество своего отца.

Выполняя обещание данное Саре, я организовала перезахоронения моей сестры и доктора Измайлова. Останки Сары и ее матери, найти так и не удалось.

Позже я решила отыскать Ирину. Я не знала ни имени, ни фамилии, но провела несколько месяцев, узнавая обо всех гражданах переживших оккупацию. Я нашла Ирину в полуразрушенном доме на окраине, где она жила вместе со своей семьей. Я не знала, узнает ли она меня, когда увидит, ведь мы виделись всего один раз и в то смутное время, когда лица окружающих сливаются в одной безликой маске смерти. Но она узнала меня. Едва открылась дверь, она застыла на мгновение, а затем по ее щекам покатились слезы. Она бросилась обнимать меня и причитать:

— Все говорили, что ты погибла? Где ты была? Куда пропала?

— Долгая история, — с улыбкой ответила я.

— Ну проходи… проходи… правда мне накормить тебя нечем.

— Я не голодна.

Она провела меня в дом, и усадила в старенькое и до безобразия неудобное кресло, но видя ее волнение, я даже виду не подала. Я только заметила как она постарела, некогда красивая, молодая женщина, исхудала и осунулась. Лицо ее стало белым, все в мелких оспинках, глаза потухли и вокруг них появились глубокие морщинки. В ней уже не было того озорного огня и шарма. Война меняет судьбы людей, рушит и ломает, с корнем вырывая все человеческое и прекрасное.

Ирина наспех приготовила чай и протянула мне кружку.

— Как ты? Нашла меня все же… — с ноткой грусти сказала она. — Я часто вспоминала о тебе… тоже пыталась отыскать… Среди этих… мертвых. Тебя объявили без вести пропавшей, ты знала?

— Да. Уже столкнулась с этим.

— Так где ты была?

— С ним…

— С Генрихом? — глаза Ирины от удивления расширились. — Я догадывалась, когда узнала, что ты пропала. Я знала, что он не причинит тебе вреда, и предполагала, что он мог забрать тебя с собой. Как он?

— Он мертв.

— Этого следовало ожидать. — печально вздохнула она. — Как ни крути, он был преступником.

— Я была с ним до последнего дня…

— Зачем ты вернулась? Почему не осталась там?

— Здесь мой дом. Моя родина…

— Правильно. Правильно. Я наверное тоже не смогла бы оставить свой дом. Столько здесь пережито…

Ирина грустным взглядом обвела свою убогую комнату.

— Хорошо что ты нашла меня, мы ведь можем теперь дружить… у меня совсем нет друзей…

— Нет? Почему? — удивилась я.

— А как ты думаешь? Когда город освободили, выжившие начали срывать свою злость на тех, кто хоть как-то поддерживал немцев. Мне на воротах часто рисовали символы нацистов и писали: «Немецкая потаскуха». И я ведь не обвиняю их… шла война… что я должна была делать?

Ирина спрятала слезы, прикрыв глаза дрожащей рукой. Мне по человечески стало жаль ее. Я достала из сумки деньги, и положила на стол. Она безумным взглядом посмотрела на деньги.

— Забери.

— Я хочу помочь тебе…

— Немедленно забери. Я здоровая женщина, сама могу заработать… Тогда времена были другие, и у меня не было выбора, а сейчас в этом нет необходимости. Мои дети сыты, мы не бедствуем.

Я не хотела ее расстраивать, поэтому убрала деньги в сумку. Просидев еще несколько часов, мы распрощались под вечер, дав друг другу обещание видеться чаще.

Первый мой Новый Год в СССР, я встречала в этом тихом, забытом доме, вместе с Ириной и ее детьми. Впервые увидев Германа, Ирина застыла на месте и долгое время не могла отвести от него взгляда. Затем подошла ко мне, обняла и прижала к себе.

— Он так похож на него.

В тот день я впервые, после возвращения в Россию, расплакалась. Я проплакала почти час у нее на плече, пока мальчишки в детской комнате играли в войнушку. Герман был самым рьяным защитником Родины, он бегал по комнате и кричал: «Гитлер капут!» «Ханде хох!» А я отчаянно рыдала. Я боялась, что когда-нибудь он узнает правду о своем отце и возненавидит его всем своим отважным сердечком. Я никогда не затрагивала с ним эту тему, даже когда он спрашивал всегда старалась отклониться от ответа или отвести его вопросы в другую сторону. Я боялась, что мой сын вырастет в тени преступлений Генриха. Что люди, будут тыкать в него пальцами и говорить, что он сын убийцы. Но больше всего на свете я боялась ненависти, что может родиться в сердце Германа. Ненависти к родному отцу.