Читать книгу "Размышляя о Брюсе Кеннеди - Герман Кох"

Ей будто позволили заглянуть за кулисы. И там тоже текут трубы и краны. Она вспомнила Бена, как десять с лишним лет назад они вместе ездили в Америку. Первое большое совместное путешествие — и последнее, но тогда они этого еще не знали. Они начали в Лос-Анджелесе, где взяли напрокат машину. За шесть недель им предстояло проехать через Лас-Вегас и Большой каньон, Юту (там Бену хотелось побывать в местах, где проходили съемки классических вестернов), Колорадо, Вайоминг, Монтану и Орегон, а потом по шоссе 1 вдоль Тихоокеанского побережья через Сан-Франциско вернуться до Лос-Анджелеса.

— Все становится ясно, как только съездишь с мужчиной в отпуск, — сказала Лаура. — Вы едете на шесть недель, но это не важно. Все становится ясно уже на следующий день. Здесь та же история, что и с кино. Через десять минут уже более или менее ясно, стоит смотреть дальше или нет. Остаться или уйти.

Еще она что-то рассказала о «помолвке», которая была еще до Симона, и как она на три дня ездила на Терсхеллинг .[93]

— Мне все стало ясно, уже когда мы сходили с пароходика, — продолжила она. — Ну, определенную роль сыграло и то, что мы находились на острове, откуда не уедешь. Это были три самых длинных дня в моей жизни.

Америка не остров, но она очень далеко, размышляла Мириам, когда они в первый день мчались по пустыне из Лос-Анджелеса в Лас-Вегас на арендованном белом «шевроле». Из машины особо не выйдешь — слишком жарко, нескончаемо тянулись товарные поезда, подрагивая в застывшем воздухе, они медленно ползли среди чертополоха и кактусов. Отлет был обозначен в билетах фиксированной датой через шесть недель, которую не изменить, и это лишь усиливало «островное чувство».

В Амстердаме Бену и Мириам довелось до тех пор провести вместе самое большее несколько дней и ночей. Они подыскивали дом, достаточно большой для них двоих, но не слишком всерьез, скорее прикидывая на будущее. Вообще-то обоих устраивала романтика нынешних отношений, свидания на улице и в конце концов обязательный вопрос «ну, куда пойдем — к тебе или ко мне?», будто каждый вечер они встречались впервые и пытались кадриться.

Америка, задуманная как приключенческая поездка, впервые столкнула их с реальностями быта. Дело было не в конкретных вещах, действовавших Мириам на нервы, — не в не смытых после бритья волосках в раковине, не в громкой отрыжке в восемь утра, не в бесцеремонных манипуляциях с зубочисткой или зубной нитью, даже не в испорченном воздухе. Нет, речь шла о чем-то трудно уловимом, чему она поначалу не могла подобрать название.

В течение всей поездки по Америке Бена не покидало ощущение неловкости и постоянное желание противопоставить свое существование окружавшему его огромному американскому миру. Начиналось все утром, за завтраком, который вызывал у него массу придирок: здоровенные порции яичницы с салом, невероятных размеров блины, намазанные сливочным маслом, озера жиденького кофе.

— Неудивительно, что все они тут весят по два центнера, — ворчал он.

С каждым днем его недовольство усиливалось. Он ворчал и пыхтел при виде придорожных щитов, которые разъясняли туристам, откуда и под каким углом следует фотографировать очередной овраг или живописное скопление скал, пыхтел, когда они десятый раз за день тащились в хвосте жилого автофургона величиной с автобус, где за рулем сидел пенсионер, — нередко сзади к такому фургону прицепляли небольшой джип, чтобы ездить за покупками. Он тряс головой и пыхтел, когда видел изрешеченные пулями щиты с обозначением максимально допустимой скорости, пыхтел, наблюдая «простодушных, недалеких и лицемерных американцев», которые за ужином изображали наслаждение от стакана воды со льдом, не решались заказать вина, а купленные в супермаркете виски или джин совали в коричневый пакет, чтобы никто не увидел.

— Я бы с ума сошел, если б жил здесь, — говорил он. — Рехнуться можно от их поверхностности и примитивного оптимизма.

Однажды они очутились в открытом кафе на бульваре Санта-Барбары — тогда оба еще курили, и на крышке приборной доски прокатного «шевроле» валялись полупустые и едва начатые пачки «Мальборо-лайт», — и официант в шортах, сандалиях, с волосами, собранными в хвост, попросил их загасить сигареты. В каком-то метре от террасы кафе по четырехполосной дороге проносились автомашины, за столиками вокруг сидели загорелые, мускулистые американцы в майках, потягивали воду со льдом, пили cafe lattes [94]и накалывали на шпажки очищенные и нарезанные фрукты из больших мисок — все они излучали здоровье, их тела непринужденно и совершенно естественно были облачены в здоровье, как в новую одежду, которую им даже примерять не требовалось, потому что она всегда и сразу сидела как влитая.

— Вы теперь даже на улице запретите людям курить? — поинтересовался Бен. Грамматически он построил предложение достаточно правильно, но Мириам было стыдно за его нидерландский акцент, который резко контрастировал с пальмами вдоль бульвара, с ярким солнечным светом, отражавшимся от недалекого пляжа и искрившимся в прибое Тихого океана.

В душе она разделяла Беново неприятие этой доведенной до абсурда антитабачной культуры, однако явственный акцент, как ей казалось, немедленно превращал его в зануду в крестьянских деревянных башмаках-кломпах, который требует, чтобы ему принесли миску любимой тушеной капусты.

— I’m sorry. — Конский хвост указал на табличку «Не курить» у входа на террасу.

Мириам опустила глаза и волей-неволей смотрела на ноги официанта и его фирменные черные сандалии. Пальцы длинные и бледные, с ухоженными ногтями. Ничего особо примечательного, не безобразные, разве что длинноватые и толстоватые. Ее всегда удивляли мужчины, которые по своей воле надевали сандалии, она словно бы видела что-то запретное, мужские ноги в сандалиях казались ей недопустимо голыми, вроде как белые ягодицы на нудистском пляже. В Америке фирменные сандалии символизировали принадлежность к определенной группе. Члены ее почти сплошь были левых убеждений, вегетарианцы, пили капучино и cafè latte, а не пиво и не виски, выступали против гамбургеров и ядерной энергии, против «оружейного лобби» и «глобализации», но их сандалии всегда вызывали у Мириам ассоциацию с сектами. Причем с такими, члены которых, если их прижмут к стенке, готовы совершить коллективное самоубийство. Они и детям своим дадут цианистый калий, лишь бы те не остались жить в этом «злом и жестоком» внешнем мире.

— Ну давай. — Она тронула Бена за локоть. — Пойдем к морю. Там, наверное, нет этих табличек.

Бен повернулся к ней, на его лице светилась благодарная улыбка. И в тот же миг Мириам со всей ясностью поняла, что раздражало ее все эти недели — нехватка улыбок и смеха. Бен принимал свою неприязнь к Америке всерьез, и сама она просто заняла ту же позицию. Сердилась вместе с ним или, вот как сейчас на террасе для некурящих, считала своим долгом вставать на его сторону.