Читать книгу "Убийца внутри меня - Джим Томпсон"

Мы доехали до аэропорта.

Он вышел, ничего не сказав, даже не глядя на меня, и зашагал к самолету. Быстро, ни разу не обернулся, по сторонам не пялился; как будто убегал от чего-то.

Стал подниматься по трапу, но уже не так быстро. Шел все медленней и медленней, а на середине трапа вообще чуть не остановился. Потом снова зашагал вверх — с трудом, волоча ноги; вот дошел до самого верха. И на секунду там остановился, загораживая проход.

Повернулся и слегка дернул портфелем, после чего нырнул в салон.

Это он мне помахал.

Я поехал обратно в город — и, наверно, примерно тогда же решил плюнуть. Без толку. Я сделал все, что мог. Выложил им на блюдечки, повозил их носами. И бесполезно. Ничего не хотят видеть.

Никто не остановит меня.

И вот в субботу вечером, 5 апреля 1952 года, без чего-то девять, я…

Только, наверно, сперва кое-что еще рассказать надо, и… но я же вам расскажу. Я вам хочу про это рассказать и расскажу — в точности как все оно было. Чего вам самим додумывать?

Я во многих книжках видал, что автор как-то идет вразнос, когда дело доходит до какой-нибудь кульминации. Перестает знаки препинания ставить, слова друг к дружке лепит и болбочет о мигающих звездах, которые тонут в море без снов. И ты читаешь и не можешь сообразить, девчонку герой в постель укладывает или кирпич в стену. Это, наверно, сходит за глубину мысли, — я заметил, книжные рецензенты такую наживку заглатывают. А я это вижу так: писатель просто ленится в работе. Я же кто угодно, но не лодырь. Я вам все расскажу.

Но мне хочется по порядку.

Я хочу, чтоб вы поняли, как все было.

Под конец дня в субботу я застал Боба Мейплза одного и сказал, что работать вечером не смогу. Дескать, у нас с Эми кое-что важное наклевывается, поэтому в понедельник и вторник я, наверно, тоже не приду. И подмигнул ему.

— Ну, это… — Он нахмурился. — Тебе разве не кажется, что можно… — Затем схватил меня за руку и ее стиснул. — Это очень хорошая новость, Лу. Очень и очень хорошая. Я знаю, вы вместе будете счастливы.

— Постараюсь слишком долго не волынить, — сказал я. — Мне сдается, все как-то… ну, вилами по воде пока писано и…

— Нет, не писано, — ответил он, выставив подбородок. — Все в порядке, и в порядке все и останется. А теперь иди и чмокни Эми за меня. И ни о чем не беспокойся.

До вечера еще было далеко, и я поехал на Деррик-роуд, постоял там немного.

Потом вернулся к себе, машину оставил перед домом, приготовил ужин.

С часок повалялся на кровати — переваривал. Налил воды в ванну, залез.

Почти час я пролежал в ванне — отмокал, курил и думал. В конце концов вылез, посмотрел на часы, принялся выкладывать одежду из шкафов.

Уложил «гладстон», затянул ремни. Переоделся в чистое белье, носки, надел отглаженные брюки и выходные сапоги. Рубашку и галстук пока оставил.

Посидел на краю постели, покурил до восьми. Потом спустился в кухню.

Зажег в кладовке свет, подергал дверью туда-сюда, пока не убедился, что открыта как надо. В кухне света в аккурат едва-едва. Огляделся, проверил, закрыты ли все шторы, и ушел в папин кабинет.

Снял с полки конкордацию к Библии, вытащил оттуда четыреста долларов мечеными купюрами — деньги Элмера. Вывалил ящики из папиного стола на пол. Выключил свет, дверь затворил почти до упора и вернулся на кухню.

На столе была разложена вечерняя газета. Под нее я подсунул кухонный нож и… И время приспело. Я услышал ее шаги.

Она зашла с черного хода, по задней веранде, чуть погремела и повозилась с дверью, пока не открыла. Вошла — вся запыхалась, раздраженная какая-то, захлопнула за собой дверь. И увидела, как я там стою — и ничего не говорю, потому что я забыл зачем и пытался вспомнить. И наконец вспомнил.

И вот — или я про это уже говорил? — в субботу вечером, 5 апреля 1952 года, без чего-то девять, я убил Эми Стэнтон.

Или она покончила с собой — как угодно.

19

Она меня увидела и вздрогнула. Выронила два дорожных чемоданчика, пнула один и смахнула с глаз локон.

— Ну что? — рявкнула она. — Тебе, наверное, не пришло в голову мне помочь? И почему ты машину в гараже не оставил?

Я покачал головой. Ничего ей не ответил.

— Вот ей-богу, Лу Форд! Мне иногда кажется… А ты еще и не готов! Всегда ругаешь меня, что я копаюсь, а сам стоишь в свою брачную ночь и даже не… — Она вдруг умолкла и стиснула губы, а грудь ее вздымалась и опадала. Кухонные часы протикали десять раз, и только потом она заговорила снова: — Прости, миленький, — тихо сказала она. — Я не хотела…

— Больше ничего не говори, Эми, — сказал я. — Ни слова.

Она улыбнулась и шагнула ко мне, разведя руки.

— Не буду, миленький. Больше ничего такого никогда не скажу. Скажу только, как сильно…

— Еще бы! — ответил я. — Ты хочешь излить мне душу.

И ударил ее в живот изо всех сил.

Мой кулак достал ей до позвоночника, а плоть сомкнулась на нем аж до запястья. Кулак я быстро выдернул — пришлось, — и она сложилась пополам, словно где-то в ней были дверные петли.

Шляпка с нее упала, а головой она даже стукнулась об пол. После чего — перевернулась, полностью, как ребенок в кувырке. Упала на спину, вытаращив глаза, и голова ее моталась из стороны в сторону.

На ней была белая блузка и легкий кремовый костюм; новый, я так думаю, потому что раньше я его не видел. Я схватился за перед блузки и рванул до пояса. Юбку задрал ей на голову, а Эми вся билась и тряслась и так задышливо хрипела, точно старалась расхохотаться.

А потом я увидел, как под ней растекается лужа.

Я сел и попробовал читать газету. Попробовал не отрываться. Но света не хватало — букв не разглядишь, а Эми все время шевелилась. Вот не лежалось ей спокойно.

Потом мне показалось, будто что-то тронуло меня за сапог, я опустил взгляд — то была ее рука. Она елозила взад-вперед по носку. Взобралась к лодыжке, по ноге, а я отчего-то боялся отодвинуться. Потом ее пальцы добрались до верха сапога, зацепились за край; я же будто окаменел. Затем встал и дернул было ногой, но пальцы не отпускали.

Я тащил ее за собой еще два-три шага и только потом отцепился.

А пальцы у нее все равно шевелились, скользили и ползали взад-вперед и в конце концов ухватились за сумочку и уже не разжимались. Они втащили сумочку ей под юбку, и я больше не видел ни этой сумочки, ни рук Эми.

Ну и ладно. Лучше смотрится, если она будет цепляться за сумочку. И я чуть усмехнулся. Так на нее, знаете, похоже — цепляться за сумочку. Она всегда была такая скупая и… ну а как же иначе-то.

Не было в городе семейства лучше Стэнтонов. Но оба родителя у нее уже много лет болели, а из нажитого у них был только дом. Вот ей и приходилось скупиться — любому дураку понятно. Потому что иначе и быть не могло, мы все такие — нам приходится. И наверняка ей не очень смешно было, когда я с серьезным видом над нею подшучивал, а потом удивлялся, почему она злится.