Читать книгу "Старая сказка - Кейт Форсайт"

— Где моя Белла-Стелла? Мне нужна моя Белла-Стелла, — запричитала она, свернувшись клубочком. Но ее любимый клочок одеяла потерялся.

Откуда-то издалека вдруг донеслись звуки небесного пения. Размазывая по щекам слезы, Маргерита прислушалась. Казалось, где-то поют ангелы.

— Кто это поет? — спросила она.

— Это — figlie di coro,[77]— ответила сестра Гратиоза, вытирая ей слезы платочком. — Если ты будешь хорошей девочкой, то, быть может, когда-нибудь научишься петь так же, как они.

Музыка произвела на Маргериту магическое действие. Судорожные всхлипы перестали сотрясать ее тело. Большой палец вернулся на свое привычное место во рту. Другая рука потянулась к волосам, и Маргерита принялась машинально накручивать локоны на палец. Вскоре она погрузилась в глубокий сон.

Солнечный свет и тени

Ospedale della Pieta, Венеция, Италия — 1590–1595 годы

Ее день подчинялся строгому распорядку колокольного звона и молитв. Маргерита просыпалась на рассвете вместе с другими девочками в длинной унылой общей спальне, молилась, одевалась, шла в часовню, снова молилась, училась письму и арифметике с остальными девочками в длинной унылой классной комнате, снова молилась. После убогого невкусного завтрака она принималась вместе с другими девочками за шитье, снова молилась, затем шла на кухню, чтобы помочь почистить репу и нарезать лук. Затем она ела, помогала чистить кастрюли и горшки, мыла тарелки и кружки в воде, которая очень быстро становилась унылой и серой, как и весь окружающий мир. Потом она снова молилась и ложилась спать.

Вот так и проходили долгие и унылые серые дни.

Маргерита несколько раз пыталась сбежать, но не могла выбраться наружу. Больницу окружали высокие стены, а двери были надежно заперты. На окнах красовались толстые железные решетки, а девочки повсюду ходили строем по двое, и их ни на мгновение не оставляли одних, даже в уборной. На вторую ночь в лечебнице Маргерита дождалась, пока все уснут, и на цыпочках вышла из спальни, но не успела она пройти и нескольких шагов по коридору, как ее поймали и уложили обратно в постель. В другой раз она ухитрилась сбежать с середины церковной службы, но заблудилась и не смогла отыскать выход. Ее нашли, когда она, заливаясь слезами, в отчаянии колотила кулачками в запертую боковую дверь. На нее наложили епитимью и пригрозили высечь розгами, если она осмелится еще раз самовольно оставить службу.

За все это время Маргерита едва обмолвилась парой слов с другими девочками. То, что мать бросила ее, стало для нее настолько тяжелым потрясением, что она не могла заставить себя взглянуть в глаза своим новым подругам по несчастью. Кроме того, от многих девочек родители отказались из-за их врожденных физических увечий — хромоты, ужасных следов от оспы, слепоты и прочего, а у одной девочки верхняя губа разделялась надвое, и эта ужасная щель тянулась к самому носу, — так что Маргерита попросту боялась их. Долгие серые часы проходили мимо нее, как в тумане, и она беззвучно плакала про себя и мечтала, что окружающий мир — всего лишь сон, и что родители скоро найдут ее и заберут отсюда.

Но они все не приходили.

Первый лучик солнца проник в ее унылую серую жизнь, когда она работала на кухне. Поначалу Маргерите поручали отскребать горшки и кастрюли на судомойне, но однажды повариха позвала ее на кухню. На полке для подогревания над очагом пел чайник, а в воздухе плавали восхитительные ароматы свежего супа и жареной баранины.

Повариха была полной, краснолицей женщиной, орудовавшей ножом для резки овощей с такой скоростью, что ее движения сливались в размытую сверкающую полосу. Несколько худеньких девчонок возились у вертела и плиты, и их порозовевшие лица блестели от пота. Еще одна пожилая толстуха сидела на табурете, широко расставив ноги, и ощипывала курицу. Она ткнула в Маргериту коротким пухлым пальцем и заявила:

— Смотрите, еще одна лисичка-сестричка.

— Я не лисичка. — Маргерите уже изрядно надоело, что ее зовут «рыжей», «морковкой» или «огненной шутихой». Отец всегда считал ее волосы очень красивыми, но другие девочки в Пиета говорили, что люди с рыжей шевелюрой — хитрые и ненадежные. А одна девчонка даже заявила, будто всем известно, что Иуда был рыжим, и посмотрите, как он поступил с Иисусом.

— А мне нравятся лисички. Они — умненькие и красивые, — высказалась круглолицая и пышнотелая пожилая тетенька с расплющенным носом и сонными карими глазами под тяжелыми веками. Язык, похоже, не умещался у нее во рту и, вдобавок, она слегка шепелявила, совсем как Маргерита. — У рыжих лисичек-сестричек здесь почему-то никогда не стригут волосы, а мои — остригли. И мне их очень жаль. Мне нравятся длинные волосы. — С этими словами она сдвинула на затылок свой белый капор, демонстрируя неровную челку и всклокоченный ежик седых волос.

— Мне тоже нравятся длинные волосы. У моей мамы были такие же.

Лицо пожилой женщины очень походило на ее собственное — уголки губ печально загибались вниз, нижняя губа обиженно оттопыривалась, в больших глазах застыла печаль.

— В чем дело? Тебе невесело?

— Я потеряла своих маму и папу. Этот большой злой дядька силой забрал меня у них.

Пожилая женщина кивнула.

— Да. Последняя лисичка-сестричка тоже так говорила. Большой злой гигант и большая злая ведьма.

— Да, это они. — А ведь до сих пор Маргерите никто не верил. — А что случилось с остальными рыжеволосыми девочками?

— Они уехали отсюда.

— За ними пришли папы и мамы и забрали их?

Пожилая женщина пожала плечами.

— Не знаю. Хотя, по-моему, нет. Они побыли здесь какое-то время, а потом снова ушли куда-то.

— А сколько всего рыжих девочек у вас здесь было? — не унималась Маргерита.

Пожилая женщина сжала кулак и стала медленно отгибать короткие и толстые, как колбаски, пальцы, высунув от усердия язык. Растопырив всю пятерню, она заколебалась и неуверенно посмотрела на другую руку.

— Петросинелла, — крикнула повариха, — я позвала тебя сюда не за тем, чтобы ты чесала языком. Ты умеешь чистить соленую треску? Нет? Что ж, самое время научиться.

— Меня зовут не так, — запротестовала девочка без особой, впрочем, надежды. — Я — Маргерита.

— Маргаритка, петрушка, какая разница? — заявила повариха. — Можно есть и то и другое, особенно если тебе по вкусу салат с горчинкой. Обе травки прекрасно помогают от женских хворей, если приготовить из них хороший чай. А теперь — за работу! И ты тоже, Димфна![78]

В ту ночь, лежа в постели, Маргерита думала об остальных девочках с рыжими волосами. Неужели эта страшная ведьма тоже привела их всех сюда? Но, с другой стороны, она испытывала облегчение оттого, что, оказывается, еще не сошла с ума. И что у нее не наступил горячечный бред, вызванный лихорадкой, иной болезнью или кознями дьявола. Страшные воспоминания о той кошмарной ночи, когда она лишилась родителей, возвращались к ней так часто, что она уже не была уверена в том, где — правда, а где — вымысел. Слова Димфны стали для нее той спасительной соломинкой, за которую можно было ухватиться. Значит, с нею действительно случилось то же самое, что и с другими девочками до нее.