Читать книгу "Петровка, 38 - Юлиан Семенов"

— Это не объяснение для филармонии.

— У меня болят ноги.

— Для них это тоже не объяснение.

— Для «них» — это значит для вас, Арончик.

— Для меня! Какое я имею отношение к тем бандитам, какое?

— Непосредственное. Вы у них служите.

— Я нигде не служу. Я работаю.

— Помните у Ильфа и Петрова: «Я это сделал не в интересах правды, а в интересах истины»?

— Ах, Кока, перестаньте!

— Арон, хотите, я вам расскажу новый анекдот?

— Вы с ума сошли! — замахал руками администратор. Он еще со старых времен боялся анекдотов. — Какой еще анекдот? Я не знаю никаких анекдотов и знать не хочу! Когда вы летите — вот что я хочу знать.

— Никогда! — ответил Кока звенящим голосом. — Ни за что! Я завтра скажу моим ученикам, чтобы они бежали из консерватории. Бежали со всех ног. Артисты! Ах, жизнь артиста! Фраки, манишки, овации, медали, репортеры! Тьфу! Пропади все это пропадом! Хочу быть бухгалтером! Иметь свой, гарантированный законом отпуск, считать дивиденды и ни о чем больше не думать! Десять часов каждодневных репетиций, бесконечные поездки, жизнь бродячего циркача! Я больше не могу! Понимаете?! Я живу дома месяц в году, Арон!

— Хорошо, — сказал Арон Маркович, — я постараюсь устроить вас счетоводом.

— При чем здесь счетовод?

— Вы же сами хотели быть бухгалтером. Вы только что сказали мне об этом.

— Мало ли что я сказал! А что, если я попрошу у вас должность президента Боливии?

— Трудновато, но, может быть, выхлопочу.

— Вы прекрасный человек, Арон.

— Я знаю…

— Вы негодяй.

— Это я тоже знаю. Когда вы едете?

— Никогда.

— Поедете, Кока. Иначе ваша теория страдания слишком резко разойдется с практикой жизни.

Это было больное место Коки. Он считал, что главный стержень искусства — страдание. Радость вызывает смех, страдание — слезы. Радость и благоденствие порождают хорошее настроение, страдание создает Достоевского, Баха, Стендаля, Хемингуэя. К этой своей теории скрипач относился трепетно и отстаивал ее в жарких спорах до последней возможности.

— Кто-то звонит, — сказал Арон Маркович испуганно. Он с детских лет боялся звонков в дверь…

— Это из прачечной.

— Я открою.

— Спасибо.

Арон Маркович подошел к двери и спросил:

— Кто там?

— Слесарь.

— Слесарь! — крикнул Арон Маркович. — Вы просили слесаря, Кока?

— Нет.

— А что вам надо, слесарь? — спросил Арон Маркович, все еще не открывая двери.

— Проверка. Если вы заняты, я попозже зайду.

— Он зайдет попозже, Кока.

— Откройте же дверь, Арон, это неудобно, там человек стоит.

— А что вы будете проверять, слесарь?

— Трубы…

Арон Маркович открыл дверь. На пороге стоял Сударь. Он осторожно переступил порог, судорожно вздохнул и сказал:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Мне бы кухню посмотреть. Только если вы заняты, я могу попозже.

Кока крикнул из комнаты:

— Вы надолго?

— Минут десять.

— Тогда пожалуйста.

Арон Маркович неотступно следовал за Сударем.

Кока достал из футляра скрипку и стал играть Брамса, расхаживая по комнате. Слесарь начал стучать чем-то металлическим, и Кока поморщился, потому что металлические звуки ложились на Брамса и делали музыку страшной — словно из фильма кошмаров. Кока перестал играть и крикнул:

— Арон, где вы?

— Мы на кухне.

— Идите сюда!

Администратор вошел в комнату.

— Поезжайте и заказывайте билет на завтра, — сказал Кока, — и одновременно закажите на Симферополь, я из Томска улечу работать в деревню. К морю.

— Я же знал. Вы добрая и обязательная умница.

— Когда вы вернетесь?

— Через час.

— Хорошо. Я пока поработаю.

Арон Маркович улыбнулся, посмотрел на Коку своими близорукими глазами, тронул Коку за плечо и, ступая на цыпочках, пошел к двери. Кока снова начал играть Брамса. Дверь хлопнула, Арон Маркович ушел. В квартире остались два человека: скрипач и убийца.

Плохо с Ленькой

К оперативному дежурному по управлению позвонил следователь из прокуратуры.

— Послушайте, — сказал он, — я второй день ищу Садчикова или кого-нибудь из его группы.

— Они все на происшествии.

— Я понимаю. С делом я ознакомился, я ж к их делу подключен.

— Ясно.

— Вам ясно, а мне не совсем. Вы знакомы со всеми обстоятельствами?

— Знаком.

— У меня тут один щекотливый вопрос. То вы нам покоя не даете, требуете постановление на арест, а то — в данном случае — преступник разгуливает на свободе и даже, видите ли, экзамены сдает.

— Это вы о ком?

— О Самсонове.

— Так он же мальчишка.

— Семнадцать лет — мальчишка? Я в семнадцать лет руководил раскулачиванием, дорогой товарищ… Очень это все мне странно. Папашу ответственного боитесь, что ли? Брать его надо, этого сыночка. Барчук, зажрался, на уголовщину потянуло, нервы пощекотать… Не понимаю я вас, товарищи дорогие, не понимаю…

— Это что, Садчикову передать?

— Да уж, конечно, не скрывайте.

— Ладно. Передам. У вас все?

— Вообще-то да. Вот только, может быть, у вас там парочка билетов на завтрашний «Спартак» осталась? Я тут с ног сбился…

— Присылайте кого-нибудь, у нас еще есть.

— Ну спасибо большое. Счастливо вам. Сейчас пришлю. Пока.

— Пока.

Дежурный вздохнул и полез за папиросами.

«Жаль мальчишку, — подумал, закуривая. — Кто в камере ночь посидел, у того седина на год раньше появится. Эх, глупость людская!»

Администратор волнуется

Арон Маркович стоял на троллейбусной остановке и чувствовал, как в нем росла непонятная тревога. Он не мог понять, отчего это происходило. Сев в пятый троллейбус, который шел к центру, он подумал: «Это, верно, к сердечной спазме. Погода меняется».

Устроившись у окна, Арон Маркович откинулся на спинку жесткого сиденья и положил ногу на ногу. Закрыл глаза и потер веки. И вдруг с поразительной четкостью, словно на линогравюре, увидел лицо человека. Оно было зеленым из-за того, что он тер веки. Зеленым, четким и жутким.