Читать книгу "Джузеппе Бальзамо. Том 1 - Александр Дюма"

– А он тебя любит?

Николь подумала, что настала решительная минута.

– Да он сто раз мне это говорил! – отвечала она.

– Ну так выходи за него, – спокойно предложила Андре. – Не вижу к тому никаких препятствий. Ты осталась без родителей, он – сирота. Вы оба вольны решать свою судьбу.

– Конечно, – пролепетала Николь, ошеломленная тем, что все произошло не так, как она ожидала. – Как! Госпожа позволяет?..

– Ну разумеется. Правда, вы оба еще очень молоды.

– Значит, мы будем вместе больше времени.

– Вы оба бедны.

– Мы будем работать.

– Что он будет делать? Он ведь ничего не умеет. На этот раз Николь не сдержалась: лицемерие хозяйки вывело ее из себя.

– С позволения госпожи, она несправедлива к бедному Жильберу, – заявила она.

– Вот еще! Я отношусь к нему так, как он того заслуживает, а он бездельник.

– Он много читает, стремится к знанию…

– Он злобен, – продолжала Андре.

– Только не по отношению к вам, – возразила Николь.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Госпожа лучше меня знает: ведь по ее распоряжению он ходит на охоту.

– По моему распоряжению?

– Да. Он готов пройти много миль в поисках дичи.

– Клянусь, я этого не подозревала.

– Не подозревали дичь? – насмешливо спросила Николь.

Андре, возможно, посмеялась бы над этой остротой и в другое время могла бы не заметить желчи в словах камеристки, если бы находилась в привычном расположении духа. Но ее измученные нервы были натянуты, как струна. Малейшее усилие воли или необходимость движения вызывали в ней дрожь. Даже при небольшом напряжении ума она должна была преодолевать сопротивление: говоря современным языком, она нервничала. Удачное словцо – филологическая находка – обозначающее состояние, при котором все дрожит от нетерпения; состояние сродни тому, что мы испытываем, когда едим какой-нибудь терпкий плод или прикасаемся к шероховатой поверхности.

– Чем я обязана твоему остроумию? – оживилась вдруг Андре. Вместе с нетерпимостью к ней вернулась проницательность, которую она из-за недомогания не могла проявить в самом начале разговора.

! – Я не остроумна, госпожа, – возразила Николь. – Остроумие – привилегия знатных дам, а я – простая девушка, я говорю то, что есть.

– Ну и что же ты хочешь сказать?

– Госпожа несправедлива к Жильберу, а он очень внимателен к госпоже. Вот что я хотела сказать.

– Он исполняет свой долг, будучи слугой. Что же дальше?

– Жильбер не слуга, госпожа, он не получает жалованья.

– Он сын нашего бывшего управляющего. Он ест, спит и ничего не платит за стол и угол. Тем хуже для него, – значит он крадет эти деньги. Однако на что ты намекаешь, почему ты так горячо защищаешь мальчишку, на которого никто и не думал нападать?

– О, я знаю, что госпожа на него не нападает, – с ядовитой улыбкой проговорила Николь, – скорее напротив.

– Ничего не понимаю!

– Потому что госпожа не желает понимать.

– Довольно, мадмуазель, – холодно отрезала Андре. – Немедленно объясни, что все это значит!

– Госпоже лучше меня известно, что я хочу сказать.

– Нет, я ничего не знаю и даже не догадываюсь, потому что мне некогда разгадывать твои загадки. Ты просишь Моего согласия на брак, не так ли?

– Да, госпожа. Я прошу госпожу не сердиться на меря за то, что Жильбер меня любит.

– Да мне-то что, любит тебя Жильбер или нет? Послушайте, мадмуазель, вы начинаете мне надоедать.

Николь подскочила, как петушок на шпорах. Долго сдерживаемая злость нашла, наконец, выход.

– Может, госпожа и Жильберу сказала то же самое? – воскликнула она.

– Да разве я хоть однажды разговаривала с вашим Жильбером? Оставьте меня в покое, мадмуазель, вы, верно, не г, своем уме.

– Если госпожа с ним и не разговаривает, то есть больше не разговаривает, то не так уж и давно.

Андре подошла к Николь и смерила ее презрительным взглядом.

– Вы битый час мне дерзите, я требую немедленно Прекратить…

– Но… – взволнованно начала было Николь.

– Вы утверждаете, что я разговаривала с Жильбером?

– Да, госпожа, я в этом уверена. Мысль, которую Андре до сих пор не допускала, показалась ей теперь вероятной.

– Так несчастная девочка ревнует, да простит меня Бог! – рассмеялась она. – Успокойся, Леге, бедняжка, я не смотрю на твоего Жильбера, я даже не знаю, какого цвета у него глаза.

Андре готова была простить то, что уже считала не дерзостью, а глупостью.

Теперь Николь сочла себя оскорбленной и не желала прощения.

– Я вам верю, – отвечала она, – ночью нелегко было рассмотреть.

– Ты о чем? – спросила Андре, начиная понимать, но еще отказываясь верить.

– Я говорю, что если госпожа говорит с Жильбером только по ночам, как это было вчера, то, конечно, трудно при этом рассмотреть черты его лица.

– Если вы не объяснитесь сию минуту, то берегитесь! – сильно побледнев, проговорила Андре.

– О, нет ничего проще, госпожа! – сказала Николь, забывая всякую осторожность. – Сегодня ночью я видела…

– Тише! Меня кто-то зовет, – перебила ее Андре. Снизу в самом деле раздавался голос:

– Андре! Андре!

– Ваш батюшка, госпожа, – сказала Николь, – и с ним вчерашний незнакомец.

– Ступайте вниз. Скажите, что я не могу отвечать, потому что плохо себя чувствую, что я разбита, и немедленно возвращайтесь: я хочу покончить с этим нелепым разговором.

– Андре! – снова послышался голос барона. – Господ дин де Бальзамо хотел бы пожелать вам доброго утра.

– Ступайте, я вам говорю! – приказала Андре, властно указав Николь на дверь.

Николь беспрекословно повиновалась, как все в доме повиновались Андре, когда она приказывала.

Но едва Николь вышла, как Андре почувствовала нечто странное. Несмотря на то, что она твердо решила не выходить, неведомая сила заставила ее подойти к окну, которое оставалось приотворенным из-за Николь.

Она увидала Бальзаме. Он низко ей поклонился и смотрел на нее не отрываясь.

Она покачнулась и ухватилась за ставень.

– Здравствуйте, сударь! – в свою очередь, отвечала она.

Она произнесла эти слова в тот самый момент, когда Николь подошла к барону предупредить его, что его дочь не может отвечать. Открыв рот, Николь в изумлении замерла, ничего не понимая в этом капризе.