Читать книгу "Млечный Путь, 21 век, No 2(47), 2024 - Наталья Владимировна Резанова"

Ох, извиняюсь за слова, "был не похож", конечно же. В последнее время я частенько путаюсь во временах. Но мне простительно - повисите с моё на стене. И не просто так повисите, а "как живой". Не дай вам Бог, извиняюсь за слова.

- Мама очень любила его, - объяснял гостям Ося. - Она хотела, чтобы я тоже стал скрипачом.

Он не стал скрипачом, наш с Товой единственный сын, зачатый в первую брачную ночь, за два дня до начала войны. Он стал средней руки лабухом, потому что уродился робким и слабохарактерным, а восемнадцати лет от роду взял и влюбился. Один раз и на всю оставшуюся жизнь.

- Дурная примета, - говорила, поджимая губы, Това. - Скверная примета, когда мальчик любит девочку, которая любит всех подряд. Скажи, Аарон? Был бы ты живой, ты бы этого не допустил.

Я был не живой, а всего лишь "как живой", поэтому допустил. Она была шумная, вульгарная и жестокая, эта Двойра, дочка рыночной торговки с одесского Привоза и фартового домушника с Молдаванки. Она сносно играла на фортепьяно и пела, почти не фальшивя. Она курила вонючие папиросы, пила дешёвое вино, безбожно штукатурила морду и давала кому ни попадя, потому что была слаба на передок. Она приводила домой гоев, когда Ося мотался по гастролям, а Това отхаркивала последствия блокадной чахотки в санаториях. Она никого не любила, эта Двойра, она любила только деньги, когда их много. Она была стервой и курвой, извиняюсь за слова.

Она родила Осе детей, и я всё простил. Простил, даже когда Двойра умотала с заезжим саксофонистом и забыла вернуться, оставив Осю с двухгодовалым Яником и шестимесячной Яночкой на руках.

- Это дедушка, - говорила Яночка, представляя меня одноклассницам. - Его звали Аарон Менделевич Эйхенбаум. Правда, странно? Курносый и голубоглазый блондин с таким именем.

- Почему странно? - удивлялись не слишком поднаторевшие в еврейском вопросе школьницы. - Катька вон тоже блондинка, и нос у неё картошкой. И у Верки. И у Сани Зайчикова.

- Дуры вы, - авторитетно заявлял Яник. - Одно дело Зайчиковы, совсем другое - Эйхенбаумы. Скажи, дедушка?

Они все пошли в Тову - наш сын, внук и внучка. Они так же, как она, поджимали губы при разговоре, верили в дурные приметы и по всякому поводу советовались со мной. Не лучшая привычка, извиняюсь за слова - держать совет с покойником, будь он хоть трижды восходящей звездой по классу скрипки. А ещё они все уродились горбоносыми, черноволосыми и кареглазыми, и опознать в них евреев можно было с первого взгляда.

Во мне еврея не опознали. Ни с первого взгляда, ни с какого. Меня опознал Тараска Попов, нацкадр из удмуртской глуши, отчисленный с первого курса по причине патологической бездарности.

- Жидовьё, - объяснял Тараска сочувствующим. - Что такое ленинградская консерватория? Это когда из десяти человек семь евреев, один жид и две полукровки.

- А ты как же? - озадаченно спрашивали Тараску. - Никак полукровка?

- А я одиннадцатый лишний.

Он оказался в двух рядах от меня в колонне пленных, которых гнали по просёлочной дороге по направлению к оккупированному Тихвину.

- Господин немец, - подался вон из колонны одиннадцатый лишний. - Господин немец, разрешите доложить. Там еврей, вон тот, белобрысый, контуженный. Настоящий жид, господин немец, чистокровный. Прикажите ему снять штаны, сами увидите.

- Юден? - гаркнул, ухватив меня за рукав, очкастый малый со "шмайссером" в руках и трофейной трехлинейкой на ремне через плечо. - Зер гут, - он сорвал трехлинейку и протянул Тарасу. - Шиссен.

В десяти шагах от просёлка одиннадцатый лишний пустил мне в грудь пулю. Я рухнул навзничь и был ещё жив, когда Тараска срывал у меня с шеи менору на золотой цепочке. Ту, что в день свадьбы подарил мне старый Зайдель, Товин отец, потомственный санкт-петербургский ювелир. Менора, золотой семисвечник, залог и символ еврейского счастья, отошёл к Тарасу Попову, бездарному скрипачу из-под Ижевска, сыну ссыльного пламенного революционера и местной испитой потаскухи. Извиняюсь за слова.

- Хорошую вещь повредил, - посетовал Тараска, осмотрев менору с отколотой пулей третьей слева свечой. - У, жидяра!

Он, воровато оглянувшись, упрятал моё еврейское счастье за пазуху, сплюнул на меня и повторным выстрелом в голову добил.

***

- Дурная примета, папа, - сказал мой любимый внук Яник моему любимому сыну Осе, - я вчера видел одного гоя.

- Большое дело, - пожал плечами Ося. - Я вижу их много и каждый день.

- Это особенный гой. Он ухлёстывает за Яночкой.

У Оси клацнула искусственными зубами вставная челюсть.

- Как это ухлёстывает? - побагровел он. - Что значит ухлёстывает, я спрашиваю?

Ося растерянно посмотрел на меня, потом на Тову. Ни я, прибитый гвоздями к стене, ни Това в траурной рамке не сказали в ответ ничего. Да и что тут можно сказать, даже если есть чем.

- Знакомьтесь, - радостно прощебетала на следующий день Яночка. - Это мой папа Иосиф Ааронович. Это мой старший брат Янкель. А это... - она запнулась. - Василий.

- Василий? - ошеломлённо повторил Ося, уставившись на длинного, нескладного и веснушчатого молодчика с соломенными патлами. Вид у "особенного гоя" был самый что ни на есть простецкий. - Очень э-э... очень приятно, - промямлил Ося. - Василий, значит.

Василий смущённо заморгал, шагнул вперёд, затем назад и затоптался на месте. Веснушки покраснели.

- А это дедушка, - представила меня Яночка, - Аарон Менделевич Эйхенбаум. Фотография сделана на его первом сольном концерте. И последнем. Дедушка добровольцем ушёл на фронт и пропал там без вести.

Василий проморгался, шмыгнул курносым, под стать моему, шнобелем и изрёк:

- Как живой.

Наступила пауза. Моя родня явно не знала, что делать дальше.

- А вы, собственно, - нашёлся наконец Ося, - на чём играете?

- Я-то? - удивлённо переспросил Василий. - Я вообще-то, так сказать, ни на чём. Я фрезеровщик.

- Дурная примета, - едва слышно пробормотал себе под нос Яник, и вновь наступила пауза.

- Значит, так, - решительно прервала её Яночка. - Мы с Васей вчера подали заявление в ЗАГС.

- Как? - ошеломлённо выдавил из себя Ося. - Как ты сказала, доченька? Куда подали?

- В ЗАГС.

Это был позор. Большой позор и несчастье. У нас в роду были музыканты, поэты, художники, ювелиры, шахматисты, врачи. У нас были сапожники, портные, мясники, булочники и зеленщики. У