Читать книгу "Легенда о мертвой Джинни - Энни Кей"

– комоде, тумбочках, подоконниках – стояли фигурки, баночки, флаконы и бутыльки. Мягких игрушек я нигде не увидела, что полностью вязалось у меня с образом Джинни, рано ставшей взрослой. Огромный, уходящий в высокий потолок ряд книжных стеллажей с красивой лестницей рядом с ним подходил ей гораздо больше.

Полка на уровне глаз была заполнена блокнотами разных цветов в твердых обложках.

Пока я расхаживала по комнате, как по музею, Генри наблюдал за мной, стоя у двери. Но когда он заметил мой интерес к блокнотам сестры, сразу сказал:

– Да, вы можете взять и посмотреть.

– Спасибо, – прошептала я, словно мы находились в библиотеке.

Я взяла блокнот наугад, из середины полки. На его лакированной обложке красовался осенний лес. На клетчатых листочках, ставших шершавыми от времени, как листья в гербарии, маленькая еще Джинни Харди писала о своих школьных днях, прогулках с Мэри, походах в церковь, прочитанных книгах. И почти каждый день прямо здесь, в дневнике, писала стихи. Они были теплые и светлые, радостные и словно струящиеся по страницам. Джинни не было чуждо и рисование: почти все листы украшали небольшие скетчи в тему или просто цветы и листья, маленькие синие ягодки, которые, кажется, она любила изображать больше всего остального.

– Знаю, что вы думаете, – услышала я голос Генри будто из другого измерения.

– Что? – пробормотала я сонным голосом.

– Вам кажется странным хранить эту комнату в том же виде, что и двадцать лет назад. Наверное, если бы об этом было широко известно в деревне, ко мне бы уже нагрянули с вилами. Во всем доме вот уже много лет убирает один и тот же человек – наша домработница Нина. Думаю, если спросить ее, то она даже не поймет, что не так, ведь комнаты не меняли свой вид и наполнение уже очень давно. Так что это не просто желание видеть все таким, как раньше, а нежелание что-то менять. Единственное, что изменилось в доме с тех пор, это полностью закрытая левая половина. Никто не заходил туда уже много лет – даже страшно представить, что там сейчас творится, ведь там даже некоторые окна не закрыты. Может, забить их снаружи, чтобы там не устроились олени или кабаны, например? Я отгородил ту часть, потому что она разрушалась быстрее правой, вот и все. Проще закрыть ее, чем каждый день слушать шум строительных работ стоимостью в несколько хороших домов. Я просто отрубил больную ногу, но, признаюсь, я по ней не очень скучаю: то крыло обычно занимали приезжающие гости, мы почти не проводили там время, семья же всегда жила в правом крыле.

Я вернула дневник Джинни на полку. Ей нечего было скрывать от семьи, раз самые сокровенные ее мысли могли стоять открыто для всех, кто мог войти в ее комнату. Или она просто не допускала от других такой подлости, как чтение чужого дневника.

– А ее последний дневник перед смертью тоже здесь? – обернулась я к Генри.

– Да. – Он подошел к полке и, встав рядом со мной, достал лакированный блокнот с макрофотографией прозрачной голубой воды на обложке. – Вот он.

Я без малейших колебаний открыла последнюю исписанную страницу. Джинни оставила свою последнюю запись в этот же день ровно двадцать лет назад.

Я проснулась на диване перед камином. Не помню, как отключилась, но глинтвейн всегда действовал на меня усыпляюще, а после того, как мы побродили с Генри по дому, от дуновения прошлого или от отсутствия отопления в комнате Джинни очень хотелось согреться.

В последней дневниковой записи Джинни Харди не было ничего настораживающего: они с Мэри собирались погулять с корзинками по домам деревни, а потом отправиться на дискотеку. Она описывала костюм, свой и подруги, явно была очень возбуждена предстоящим празднованием («даже пусть отец Мид от этого не в восторге, что ж»). Словом, ничего, вызывающего подозрения. Но что их действительно вызывало, это отсутствие каких-либо записей на следующий день и в следующие пару месяцев до самой смерти Джинни. Судя по количеству блокнотов и записей в них, вести дневники она любила и регулярно писала в них что-либо. Но пустые белоснежные страницы в бирюзовой обложке молчали. Может, после Хэллоуина Джинни завела новый блокнот?

– Как вы считаете, что произошло с Джинни в тот Хэллоуин? – спросила я Генри, когда мы снова разместились у камина, держа в руках горячие кружки.

Вопрос сбил его с толку.

– А что могло случиться? Она пошла гулять с Мэри, потом вернулась. Ничего не случилось.

– Два года подряд кто-то похищает детей в деревне, накануне они видят человека, переодетого в вашу сестру, а их родители получают по почте ее предсмертные стихи. И все это происходит на Хэллоуин, в тот же день, когда ваша сестра, регулярно до этого оставлявшая записи в дневниках, перестает это делать навсегда, а через пару месяцев убивает себя, будучи беременной. И все это вам кажется набором случайностей?

Генри устало вздохнул.

– Мад, вы писательница, у вас отлично развито воображение. Но почему бы вам тогда не привязать какие-то драматические события к Рождеству, ведь Джинни повесилась в Сочельник?

– Потому, – немного обиженно заявила я, – что ничего странного не происходит в Холмсли Вейл в Сочельник, а вот Хэллоуин явно бьет его по странностям. Да и к тому же неужели вам не кажется, что Джинни перестала вести дневник, потому что с ней случилось что-то плохое? Очевидно, что она забеременела примерно в это время. Или она завела новый дневник, который я просто не видела?

Кажется, Генри начала утомлять моя фиксация внимания на его сестре: он вздохнул еще протяжнее, пожал плечами и добавил немного раздраженно:

– Я не знаю. Может быть. Не все ли равно?

– Не все ли равно?!

– Я хотел сказать, Маделин, то, что случилось с моей семьей, превратило меня в изгоя, сделало мою жизнь здесь настолько пустой и одинокой, что иногда мне хотелось разрушить этот дом, оставшись внутри. Но я встретил вас. Вы умная, веселая, талантливая и такая красивая, что иногда у меня сжимается сердце, когда я всего лишь смотрю на вас. Я был так счастлив, что вы согласились переночевать сегодня здесь, так ждал этого вечера, что, если бы было нужно, я бы нанимал кого-нибудь пугать вас, чтобы снова увидеть возле этого камина. Но все, о чем вы можете говорить со мной, это о моей сестре, которая умерла двадцать лет назад. Это сводит меня с ума, и я не знаю, что я должен сделать, чтобы мы наконец сменили тему.

Пока Генри говорил это, казалось на одном дыхании, я заливалась краской до корней волос. Несколько секунд мы молчали, слушая его разгоряченное дыхание. Пока я не сказала:

– Что вам понравилось в моей