Читать книгу "По ту сторону лета - Одри Дивон"

Зазвонил телефон. В который раз. Разрывая тишину. От него я звонка не ждала — я же не давала ему свой номер. А он не спрашивал. Пронзительный трезвон, казалось, шел изнутри моей собственной головы. Ну все, сейчас встану и выдерну шнур из розетки, пусть заткнется. Я уже, наверное, в двадцатый раз сама себе повторяла эту угрозу, но так и не могла набраться храбрости, чтобы ее осуществить. Пятьдесят девять лет — не самый подходящий возраст для первого любовного разочарования. Несчастная любовь — это юношеская болезнь, к тем, кому за пятьдесят, она не пристает. С тех пор как ушел Арно, я всего один раз выбиралась из дома. Дотащилась до магазина, торгующего дисками, и перерыла у них все полки. Я даже напела удивленному продавцу ту самую песенку, про любовь и жестокость. Любезный молодой человек, видя мое отчаяние, пришел мне на помощь и отыскал нужный диск. Домой я вернулась чуть ли не бегом, прижимая к груди драгоценную ношу. Мне не терпелось сунуть диск в проигрыватель и погрузиться в пучину тоски. Я заранее знала, что, слушая песню, буду плакать, и, странное дело, мне этого хотелось; хотелось выпустить на волю всю эту влагу, в которой утопала моя душа. Наплакаться до рези в глазах, до мигрени, берущей голову в заложники. До полного бесчувствия. Я начинала понимать людей, которые причиняют себе увечья, потому что вид собственной крови приносит им облегчение, — боль, даже самую острую, легче терпеть, когда она терзает руку или ногу, а не разлита по всему телу. Его нет, его нет, он меня бросил, ему на меня наплевать. И он совершенно прав. Перед ним — весь мир. Ты была бы для него мертвым грузом. Он даже деньги не взял. Он предпочел отказаться от денег, лишь бы больше тебя не видеть.

Теперь звонили в дверь. С поразительной настойчивостью. Звонивший, кто бы он ни был, прижал пальцем кнопку звонка и не собирался ее отпускать. Я уже настолько смирилась с потерей Арно, что не питала ни малейшей надежды на то, что на лестничной площадке мог оказаться он. Неизвестный тем временем принялся колотить в дверь кулаком. Бум-бум-бум. Мощные глухие удары в ритме сердцебиения — в них было что-то успокаивающее. «Эжени, открой! Консьержка сказала, что ты дома». Жорж. У него остались ключи. Если я не открою, он войдет сам. Ворвется в мою спальню, обнаружит свою бывшую жену в плачевном состоянии и обрадуется, что ему хватило ума с ней расстаться. Да мне-то что, пусть смотрит. Пусть увидит меня во всей красе — сальные волосы, бледное с прозеленью лицо, красные глаза и опухшие лиловые веки. Пусть увидит, во что я превратилась — в руину. Может, хоть тогда поймет, какую катастрофу я пережила. Я не желала прятать свое горе, не желала, чтобы все вокруг делали вид, что ничего особенного не произошло. Вам хочется, чтобы жизнь снова вошла в привычное русло и потекла как прежде, но без Арно? Не выйдет!

Жорж бросился ко мне и прижал меня к груди. «Эжени, Эжени, боже мой, я знал, я знал!» — раненым медведем стонал он. Попытался усадить меня, но я так ослабла, что опрокинулась на спину. Жорж тряс меня за плечи: «Скажи что-нибудь, Эжени. Господи, я же все знал! Клянусь тебе, мне ночью приснился сон, я видел тебя во сне! Ты вышла на балкон, свесилась вниз и сказала, что умеешь летать. Сзади стояла твоя мать и велела тебе прыгать. Я хотел тебя оттащить, но она мне не разрешала. Вот тогда-то я все и понял — когда увидел твою мать. Сон, конечно, безумный, но, клянусь тебе, Эжени, я почувствовал, что ты в беде. И потом, ты не подходила к телефону. Подруги тоже тебе названивали, но ты не отвечала. Пойми, мы все за тебя волнуемся. Они и мне каждый день звонили, спрашивали, есть ли новости. А потом попросили, чтобы я к тебе сходил. Господи, Эжени, да скажи же хоть что-нибудь!» Я улыбнулась про себя. Жорж — ребенок, так и не выросший в мужчину, несмотря на седину и килограммы. Он подложил мне под спину несколько подушек и кое-как меня усадил. Принес стакан воды и заставил выпить.

— Что тут произошло? Этот твой парень, он что, обчистил квартиру?

— Нет, это я.

Я отвечала ему, но мысленно. Губы меня не слушались.

Он смотрел на меня с изумлением. Потом огляделся вокруг и снова тупо уставился на меня:

— Отвечай! Это он тут все разорил?

— Нет, я сама. Просто я так больше не могу. Арно меня бросил, и мне незачем жить.

— А он знает, что он тебя обобрал? Что ты отдала ему последнее?

— Нет. И вообще все это никого, кроме меня, не касается. С какой стати я стала бы ему об этом говорить?

— Нет, это форменное безобразие! Довести себя до такого! Из-за мальчишки! Послушай, ты уже не девочка, которой многое прощается. Ты должна взять себя в руки. Видела бы ты, на кого ты похожа! Ведьма, натуральная ведьма!

— Ну и что? Все равно он меня не видит.

— У тебя дочь, Эжени, позволь напомнить. Если бы ты слушала сообщения на автоответчике, то знала бы, что у нас проблемы. Эрмина намеревается порвать с нами всякие отношения. Нет, про тебя конкретно она ничего не говорила, но я догадываюсь, что она имела в виду и тебя тоже. Не знаю уж, что ей такого наговорила Изабель… В общем, они поцапались. Наверняка из-за какой-нибудь ерунды. Но ты же знаешь свою дочь.

Она сказала, что переедет к подружке, устроится на работу и будет жить отдельно.

— Зря ты так волнуешься. Это было бы чудо, только чудес не бывает. Подожди недельку, и она прибежит к тебе клянчить деньги.

Жорж встал и принялся мерить шагами комнату. Поскольку я явно не желала обсуждать с ним мои проблемы, Жорж решил поделиться со мной своими.

— Эжени, я знаю, что момент не самый подходящий, но дело не терпит отлагательства. Честно говоря, я в ужасном положении. У меня не осталось ни гроша. Изабель в ярости. Она требует развода. Выбрала время, ничего не скажешь. Но главное, я больше не в состоянии оплачивать твою квартиру. Мой адвокат тебе подтвердит, что состояние моего банковского счета таково, что об этом не может быть и речи. В конце месяца тебе придется съехать.

Жорж — трус, и я понимала, чего ему стоило сделать подобное признание. Я легко могла представить себе, как вечером, лежа рядом с разлюбившей его женщиной, он мысленно репетирует речь, которую, набравшись храбрости, произнесет передо мной. Он сел в ногах моей постели, не смея смотреть в мою сторону. Наверное, думал, что новость меня ужаснула.

— Ничего страшного, Жорж.

— Что ты сказала?

Он склонился к моим губам, чтобы лучше слышать.

— Ничего страшного.

— Как это — ничего страшного?

— Так. Это жизнь. Крах неизбежен. Но какая нам, в сущности, разница?

— Ты что, помирать собралась?

— Нет, что ты, конечно нет. Я бы хотела, но не осмелюсь.

По-моему, в его глазах зажглось нечто, очень похожее на восхищение.

Последующие дни дались мне нелегко. Пришлось смириться с тем, что в покое меня не оставят. Ты никогда ничего не забудешь, и каждый новый день будет наполнен все той же болью. Это твой крест, и тебе, старушка, нести его. И ничего тут не попишешь. Жорж отдал ключи консьержке, мадам Гоффман, и вручил ей немного денег, договорившись, что она будет меня кормить и присматривать за мной. Меня ничто не связывало с этой женщиной — вплоть до того дня, когда она переступила порог моей квартиры с подносом в руках. На подносе стояла тарелка горячего супа. Это была невысокая бесцветная особа, довольно хрупкая на вид, но главное — немногословная, благодаря чему мне было не так страшно, когда, нависая надо мной, она кормила меня с ложечки. Ее мышиные глазки рассматривали меня вполне дружелюбно. Она дула на ложку, остужая слишком горячую жидкость. Наверное, я впала в детство, но мне было уютно ощущать на себе заботу постороннего человека. Я знала, что после выздоровления ничем не буду ей обязана и мы вернемся к прежним прохладным отношениям. Поэтому я могла довериться ей, ни о чем не думая. Она самостоятельно решила прибраться в квартире. «Вам так будет лучше», — сказала она, а я была не в том состоянии, чтобы спорить. Лежала и слушала энергичный гул пылесоса, с которым она обходила каждую комнату. Чистота и порядок. Останки моего романа исчезали в зияющей пасти машины. Мне будет лучше. Мадам Гоффман так сказала.