Читать книгу "Африка - Растко Петрович"

по его родным краям.

Он делал то, что выходило за пределы культа и обычаев его племени; он превосходил своих сородичей, возвышался над ними. В этом и следует искать причину его поступка. По словам Н., за многие годы жизни в Африке и постоянного общения с неграми никто ещё не предложил ему ни подушки, ни чего-нибудь такого, чего он либо сам не просил, либо чего не полагалось предлагать. И даже не скажи он мне этого, я бы всё равно знал, что вряд ли с ним случится что-либо подобное, потому что, не всегда понимая причину исключения, мы всегда и сразу осознаём эту исключительность.

С утра умываемся, готовится завтрак. Пора в путь. Саванна то в цвету, то колышется золотисто-жёлтыми волнами, как созревшая пшеница. Куда-то бредут олени. Вдали переваливаются серые пригорки: слоны. Говорят, здесь полно львов. Это район, который на охотничьих картах мира считается четвёртым в мире по обилию дичи – не только потому, что здесь её много, но и благодаря видовому разнообразию. Редкостные охотничьи угодья, где одновременно встретишь и слона, и льва. Напрягая зрение, стараюсь углядеть царя саванны – всё напрасно. Внешний вид негритянских хижин несколько меняется: соломенные крыши обретают более остроконечную форму, а цвет их верхушек тускнеет, словно они порыжели от солнца и непогоды.

Мы едем через довольно большую деревню Тафире47, негры выходят нас встречать. Один из них – нагой парень боксёрского телосложения, прямо-таки чёрный Давид Микеланджело. Н. с ним в шутку боксирует, пытаясь ударить в нос, в живот, в плечо. Юноша добродушно улыбается и лишь чувствуя, что кулак Н. вот-вот его достанет, прикрывает рукой пятно на груди, желтовато-серое пятно размером с крупную монету – оно чуть бледнее, чем его кожа цвета махагон. Пятно выглядит совершенно естественно, не вызывает отвращения, оно почти незаметно: подумаешь, какая-то чуть более яркая отметина на тусклом фоне, такие бывают на старинной мебели. У многих негров, которые меня обслуживали и с которыми я даже порой обменивался рукопожатиями, были похожие пятна, и я, думая, что дело это обычное, пустяковое, даже не задавался вопросом, что это такое.

Жест, которым юноша защищался от удара, засел у меня в голове, и за обедом я спросил Н., что бы это значило. «Говорят, что язвы проказы, даже если они затянулись, могут открыться от малейшего ушиба или царапины и после этого уже не заживут!» – «Вы думаете, этот парень прокажённый?» – «Несомненно, все здешние племена заражены проказой. Посмотрите хотя бы вот на этого паренька: видите пятна вокруг носа и на плечах? – это не что иное, как она». – «А он-то сам знает, чем болен?» – «Конечно. Да спросите его сами. Просто это ничуть его не беспокоит. Проказа исходит от злого духа, насланного на род, и прогнать её, конечно же, может только ведунья. А вот в Тафире миссионерки, сёстры милосердия, даже основали приют для прокажённых – но берут туда лишь тех, кто уже дошёл до стадии распада, иначе пришлось бы лечить половину африканского населения!»

Проказа! «Да ведь я живу среди прокажённых!» – подумал я и содрогнулся. Мало что могло меня так напугать. Ведь мне случалось, и не раз, прикоснувшись к кому-нибудь из негров, задеть и поражённый участок кожи, и этими же руками я трогаю своё лицо, свои ссадины, несу в рот кусок. Я вспомнил рассказы Серошевского48 о российских деревнях, населённых одними лишь прокажёнными: им привозят еду, оставляя её в километре от поселения, и выжигают землю, по которой они ступали; вспомнил о том, что прокажённым в Китае дозволялось жить только на кладбищах. Особенно ярко перед глазами предстали сцены из кино, где прокажённые прячут лица под покрывалами. Расспрашиваю своих спутников о проказе – как она передаётся, проявляется и т. д. Негры говорят, что у прокажённого отца и сын будет прокажённым, хворь передаётся через одежду. Н. утверждает, что в колониях не было случая, чтобы белый человек заразился от негра проказой: для того, чтобы инфекция попала в кровь, нужен контакт с открытой раной, или же заражение происходит через пищу. Как правило, симптомы обнаруживаются спустя годы. У кого-то болезнь протекает медленно, а то и совсем замирает, у кого-то сразу поражает органы и сердце. Многие слепнут, у многих проваливается нос, отпадают уши, пальцы, а то и конечности полностью. Болезнь коварна: протекает без боли, исподтишка, её ход непредсказуем. Негр, десять лет носивший на теле затянувшиеся рубцы, на одиннадцатый вдруг начинает гнить заживо. В приютах проказу лечат примерно так же, как сифилис, с большим или меньшим успехом.

То, что мне довелось узнать, изменило моё представление об этом народе. При виде воина я теперь им не восхищаюсь, а чаще бываю удручён: дивная, сияющая чернота его мускулов тронута бледными пятнами, под которыми их точит недуг. Таким же пятном отмечена горделивая упругость идеальной девичьей груди. Мне понадобилось несколько дней, чтобы отрешиться от мысли о том, что в телесной красоте затаилась смерть.

Н. такой же вздорный, как и все белые в Африке: её климат портит характер. Если кто-то из чернокожих слуг – его (а у него есть только «мармитон»), мои или Мэя – подчиняются его приказам не сразу или с недостаточной готовностью, Н. не закатывает ему оплеуху, как любой другой белый человек, а злобно и резко кусает провинившегося за руку, в спину, в мышцы. Поначалу я думал, что он шутит, потому что другие негры при этом обычно смеялись. Но укушенный всегда так кричал, с ненавистью глядя на Н. и убегая от него в испуге, что сомнений не оставалось: укус был нешуточным. Всё, что я мог предпринять, так это объяснить Н., что таким образом он гораздо больше рискует заразиться всевозможными тропическими болезнями.

Он смеялся: «И вы верите в то, что негра можно использовать, не дрессируя его? Да он же не сделает для вас ничего и бросит вас именно в тот момент, когда будет вам больше всего нужен. А дрессировать его можно или побоями (но тогда я сломаю себе и вторую кисть, не добившись результата, потому что у него череп каменный, мышцы деревянные, а на его воображение подействовать невозможно), или укусами – мне это гораздо проще. Он тут же почувствует боль и вспомнит о хищниках и людоедах. Белый человек боится револьвера, негр – зубов. Знаете, кто меня этому научил? Сами негры!»

В тот же день он совсем уж перестарался. Помощник Мэя, стоявший рядом с Н. на подножке грузовика, в какой-то момент, наверное, чего-то недослышал,