Читать книгу "Прошедшее время несовершенного вида… и не только - Гриша Брускин"

почему не убил?

– А я сдержался.

– Ну, кто первый папу поцелует?

– …мне никто не звонил… пока я был в редакции… в чем дело… что я вам мальчик… ну ты молекула… вся в мать… а жрать-то в общем нечего… организм требует… не котлета а кусок мусора… эдакий амбарцумян… эдакие сволочи с грибами… затопи мне ванну… папе можно… у нас в Сибири такой закон… психанул на Аркашку… не угадывает… ни черт ни дьявол… и Коку подличать научили… что ж ты врешь…

как тебе не стыдно… да нет ну… наконец-то рассердили вы меня… Фешка ты же умная женщина… а голова соломой набита… не женщина а выставка… да сделали мне родственнички ножку… двадцать лет каторжных работ… наша мать рискует… ась… я кажется все делаю правильно… я печень прищемил… я устал от всех этих дел… я все узнаю последним… я проиграл эту игру… я в Африке дорог не различаю… а я не маленького роста… я… ты что ж издеваешься… чтоб я тебя близко видел… неспокойной мамы дитя… в Сибирь на Волгу… а завтра в баню… с папой-то оно лучше… Алеська не даст соврать… Мишку не обижа…

Засыпает.

Юрий Георгиевич,

бывало, говорил,

что на войне

был пулеметчиком

морской авиации.

Рассказывал детали

кровопролитного сражения

с японским самураем.

С тела которого снял меч.

Демонстрировал трофей.

На самом деле

в армии

рисовал генералов

и танцевал чечетку

в ансамбле.

А меч купил

в антикварном магазине

на Арбате.

Утренняя зарядка.

Ноги на ширину плеч…

Угадайка.

Дедушка загадывает загадки Боре и Галочке.

Литературная викторина.

«Дорогой Страничкин…»

Радиотеатр у микрофона.

Вздох. Кашель. Звон. Вода. Скрип. Стук. Возня. Ветер-вьюга-пурга. Цокот. Музыка. Стрельба.

А волшебные голоса?

Вахтеров читает «Корзину с еловыми шишками».

Бабанова повторяет: «Кра-ас-и-и-ва-а-я я-я, Ай-й-о-о-га-а. Ру-учки-и у ме-еня-я са-а-мы-ы-е-е бе-е-лы-ы-е-е».

Клуб знаменитых капитанов. Вести с полей. Рабочий полдень.

Еще какая-то чепуха.

Концерт по заявкам радиослушателей.

Потом уже

Для тех, кто не спит.

Ведущий Виктор Татарский.

В сортире объявление:

«Граждане,

после совершения

дурных поступков

сжигайте бумажку!»

– Юлия Ивановна,

дорогая!

Черт-те что!

Ну нельзя же так.

Я снимаю,

а вы опять вешаете!

Папа с мамой за столом.

У Насти на свадьбе.

Мама в чем-то цветном.

– Самой Насти, наверное, не осталось?

– Есть одна.

В первой книжке.

На пляже

с Ксавером.

– Это Настя делала tour de bras?

– Нет, это Нина Николавна,

бывшая жена Ивана Поддубного.

Она у нас была недолго.

Мама ей выхлопотала пенсию.

Настя нам втыкала георгин в летнюю шапочку.

Покупала:

петушки,

уди-уди,

плетеные корзиночки,

мячики на резинке,

которые потом превратились в обезьянок.

Все, что мама не разрешала.

Когда я жаловалась, что жарко, говорила:

«Разопрело комарино сало».

Однажды пришла из кино.

– Настя, что смотрела?

– «Гамлет».

– Ну и как?

– Да там все с ума посходили да поубивались!

Мама приглашала

фотографа домой:

«Миша ловит мяч»,

«Нарядные дети рисуют за столом»…

Водила меня

в студию звукозаписи.

Я читала стихи

Веры Инбер:

«Бывают на свете

несчастные дети.

Ребенок, ведь он человек!

Веснушек у Боба

ужасно как много.

И ясно, что это на век».

Дача на 42-м.

Витька,

который стал

послом Польши в Белоруссии.

Нам года по три-четыре.

Вечерами Витькин папа Ежик

играет в шахматы с отцом.

Выпивают.

Закусывают.

Или Ежик отстегнет руку

и – в гамак.

«Ах мой папа ежик?

Не будешь качать его в гамаке!»

Я завидовала Витьке,

что у его отца деревянная рука.

И что Витька

умеет писать стоя.

Отодвинет ловко штанишку.

И давай.

А вот с Ленькой Разгоном.

Беззубый рот.

Букварь.

Ленька рыжий.

Толстый.

Над ним в классе

все смеются.

Я из-за него дерусь.

Ворона Вороновна – его бабушка.

Зеленый Обкакиевич – дедушка.

(Он потом под трамвай попал.)

Отец – директор Института марксизма-ленинизма.

Зовут Арон.

Я Арона не люблю.

Он мне щеку больно выкручивает.

Юги-дачи.

Геленджик.

Не то – на море.

Не то – с моря.

На перекрестке человек.

Знакомая рука с часами.

«По-моему, это мой папа».

Он нас искал.

Чтобы забрать.

И только в поезде сказал,

что

мама

больше

с нами

жить

не будет.

Чужая женщина

мне косички заплела.

Папа не умел.

А дома

Настя приготовила

любимые макароны

с зеленым сыром.

Купила обдирный хлеб.

Папа

подарил книгу

«Королевство кривых зеркал».

Я ее открыла…

…и забыла все на свете.

И горе свое.

И

что

мамы

нет.

На сквере Настя говорит:

«Мои дети. Мои дети».

– Это не моя мама.

– А где твоя мама?

Я Насте грублю,

хоть и обожаю.

Она – добрая.

Но я очень

не хочу,

чтобы ее принимали

за маму.

Родители решили

нас разделить.

Мишу – маме.

Меня – папе.

Я стала рыдать.

Миша тоже.

Что не хочет

жить со мной.

И бабушка заплакала.

Мама осталась.

А человек этот

жил в Ленинграде.

Был

не то следователем,

не то юристом.

Лет через 15

звонит брат Миша мне на работу:

«Бросай все.

Приезжай.

Не представляешь, кто у нас!»

Не сказал, кто.

Я все бросила.

Приехала.

Мы уже на Профсоюзной жили.

Смотрю – Настя сидит!

Пьяненькая.

Старенькая.

Толстая.

Как-то нас разыскала.

Бросилась ко мне.

Понимаешь,

у нее своих-то детей не было…

Мы с Мишей наперебой спрашивать:

«Настя! Милая! А помнишь Крым, Ливадию, макароны с зеленым сыром, уди-уди, дачу на 42-м, Нарышкинский бульвар…»

Она ничего не помнила.

Только держала нас за руки.

Не отпускала.

Целовала.

Глаза мокрые

Да

мы

и

сами

плакали.

Настю сменила Нина Николаевна.

Красивая.

Ярко-голубые глаза.

Седые вьющиеся волосы.

Пришла к нам от Фадеева.

Тот покончил с собой.

Ее и рассчитали.

Дралась со своей сестрой.

Любила животных.

О Фадееве говорила:

«Хороший человек».

Все время повторяла:

«На ч-о-о-о-рта мне это надо!»

И готовила обеды по шесть блюд.

Однажды заходит Мишель,

наш учитель французского.

Мы бедного студента подкармливали.

Нина Николаевна сердится:

«Одну котлету взял – мало.

Другую взял – мало.

Хозяин ночами не спит.

Работает.

А он ихние котлеты ест!»

Хозяина,

Юрия Георгиевича,

уважала.

Привыкла к алкоголикам.

После Фадеева-то.

Варила квас с изюмом на опохмел.

Когда приходил «уставший»,

относила на руках в кровать.

Она же огромная была.

Сильная.

А у отца – вес пера.