Читать книгу "Смотрю на тебя - Юлия Григорьевна Добровольская"

приятно было!..

Правда, «обочина» цивилизации — низшие классы, плебс, люмпен, которому терять нечего, и жизнь его копейка — чихать хотела на всякие правила и запреты, на вечные муки ада. Она с этим адом на «ты» ещё здесь, в этой жизни. И продолжала наслаждаться тем, чем наслаждаться положено самой природой.

Может показаться, что выиграл придумавший. Ведь тот, у кого в руках орудие манипуляции — в данном случае это власть и религия — тот хоть немного, да сильней

Но не выиграл никто. Скорей — все проиграли!

Во-первых, появилось ещё одно поприще расцвета двойной морали. А во-вторых, подавляемое желание всегда вылезает боком: всё искусственно сдерживаемое рано или поздно прорывает плотины — это закон природы.

Тогда кто-то — кто попримитивней в духовном плане устроен да умом половчей — приспособился вкушать запретный плод, оправдываясь сам перед собой, а если требовалось, то и перед взыскующим. Кто-то — неосознанно — пошёл другим путём, сублимируя сдерживаемые страсти: один посредством творчества, другой

— обжорства или накопительства, третий стал тираном в семье или трудовом коллективе, а то и серийным убийцей.

И всё равно ни те, ни эти адекватного удовольствия так и не испытали: с оглядкой и в несвободе — какое уж там удовольствие?… Да и суррогат никогда не заменит оригинала.

Не проще ли перестать делать из секса запретный плод — чтобы лишить его болезненной притягательности и столь же болезненной стыдливости, а также возможности манипулировать посредством него кем бы то ни было с какой бы то ни было целью? Не проще ли снять печать срама и ложного целомудрия с полового акта? Не проще ли сказать: можно! всё можно!

Адюльтер? Сколько угодно! Только сначала лучше договориться всем участвующим сторонам: кто «против» — выходит, кто «за» — остаётся. Чтобы потом эксцессов не возникало в виде убийств на почве ревности.

Однополый секс? Сделайте одолжение! Если кому-то не дано понять, что любовь разной бывает — это ваша проблема. Но зачем судить, а тем более, клеймить позором других — тех, кто не такие, как ты?

Акт на публике? Я вас умоляю! Как рукопожатие или поцелуй. Не нравится — проходите, не смотрите. Только камнями не надо бросаться — в вас же никто не бросает камень, когда вы молитесь или кофе пьёте в компании единомышленников…

Групповое сожительство? Доставьте удовольствие! Если всё по взаимному согласию — кому какое дело до их решения жить именно так?

Секс на продажу? Смею предположить, что это гораздо милей, чем бомбы и ракеты, которые так же стыдливо, но всё же продаются…

Интересно, что думает по этому поводу Антон?…

* * *

Антон пришёл следующим вечером. Я не узнавала его, но списала всё на напряжённую работу — удачное участие в международном фестивале могло открыть серьёзные перспективы. Он, конечно, нервничает, засиделся в советских границах, а цену себе знает. Короче, фестиваль — это шанс.

Я познакомила их с Вадимом, мы чудно провели вечер на кухне за разговорами. Я радовалась, что мужчины прониклись взаимным интересом друг к другу — так, вероятно, радуется мать, представившая сына будущему отчиму и не обнаружившая неприязни с чьей-либо стороны. В моей душе укрепился мир, и я даже ощутила себя в роли той самой матери. Я знала, что сумею не обделить ни одного из них своей заботой и любовью. Меня хватит с лихвой на оба дорогих мне существа, будь то стирка, кормёжка — быт, одним словом, — будь то… нет, туда я решила пока не заглядывать.

Антон не ответил на мою робкую попытку разбудить в нём мужчину. Это насторожило меня.

Обычно, в подобных ситуациях — усталости или лени с его стороны — мы прибегали к арсеналу из множества различных игр, вошедших в наш любовный обиход. Я, выговаривая ему за инертность, или сочувствуя по поводу недомогания, добавляла: «ну, лежать-то ты можешь!» — и брала ситуацию в свои руки. В зависимости от результата — а это могло быть или покорное исполнение Антоном того, чего я от него ждала, или он раззадоривался таки — я говорила: «всем спасибо, все свободны!», или: «ну, вот, а ты боялся!», или: «умеешь, если захочешь!»

Как-то однажды уставшей была я, а он — напротив, полон желания.

— Я мёртвая, — сказала я.

— В таком случае, я некрофил, — сказал Антон и раскинул мне руки и ноги в стороны.

Я не шевелилась.

Он с трудом проник в меня — без моей помощи и в той позе, в которой я лежала, ему было не слишком удобно.

От первых же движений Антона у меня помутилось в голове, я еле сдерживалась, чтобы не подхватить его ритм. Притом что понимала — эти неведомые мне прежде ощущения имеют место только благодаря моему положению. Антону, похоже, такая поза тоже доставляла небывалое наслаждение: он ревел и кусал меня, только что не рвал на части зубами.

В самый последний момент я едва успела прижать к лицу подушку и испустила в неё завершающий вопль.

Антон, рухнул рядом и задыхаясь произнёс:

— Скажи теперь, что я мёртвого не воскрешу…

Сейчас игра не пошла.

Ну и хорошо, подумала я — мне не хотелось, чтобы, впуская в себя Антона или отдаваясь ему, я вдруг представила себе Вадима, который спал в противоположном конце квартиры.

Мы обнялись и заснули.

* * *

Антон попросил его не провожать — едут они своим автобусом, в театре будет суета, это тебе не вокзал, где сел в поезд и поехал, к тому же, до театра его подбросят на машине.

— Ладно, — согласилась я, собрала ему сумку по высшему классу и обняла в прихожей.

И снова отметила какую-то торопливость и отстранённость.

— Ни пуха! — сказала я.

— К чёрту! — ответил он.

— Позвони, как доберётесь.

— Конечно.

Пришёл Вадим. Я покормила его.

— Антон уехал? — Спросил он.

— Да. — Спокойно сказала я.

Сегодня был день наших регулярных занятий.

— К занятиям приготовился?

— Приготовился. — Он неуловимо преобразился в того мятежного студента, который не терпел ни снисходительности, ни безосновательных замечаний и иногда дерзил мне — не словом, так жестом.

Я засмеялась и потрепала его по длинным вихрастым волосам.

Он вскинул на меня глаза, и я осеклась. Ничего не ушло, ничего не прошло — он по-прежнему хочет «немного моей любви», а меня по-прежнему качает от его взгляда…

Мы сели в гостиной, за журнальный стол, как обычно сидели в аудитории — я справа от него. Только с некоторых пор я садилась так, чтобы не «соприкасаться» даже